Михаил Гуськов - Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2]

Он наклонился к уху Недобежкина.

— Тс-с! Позвонили сверху, рекомендовали разрешить тебе свидание с супругой. Я смотрел, смотрел ее паспорт, где там штамп из ЗАГСа, так и не нашел, не по-нашему и даже не по-английски написано. Ну, вот он из МИДа подтвердил. Да, если по закону — то ничего нельзя, а если по звонку — то все можно!

Осуждающе покачал он головой и, повернувшись к гранатометчику, приказал:

— Иди сюда, малец!

Парень в каске с поднятым кверху забралом герметизатора растерянно захлопал глазами.

— Иди, иди сюда. Да гранатомет-то поставь в угол, сосунок! Выпьешь за бронзового призера Видел, как он этого китаезу уделал, аж плотника пришлось вызывать доски в спортзале перекладывать. От самого Дэн Сяопина звонили, как там их Линь, спрашивали. Вот и умылись китайцы, а ведь это их родной спорт. Зря ты, Недобежкин, беднягу пожалел, ему теперь свои шею сломают.

Родин поднял стопку.

— На, взгляни, что мне сегодня ка стол подбросили? Они уже читали, — он кивнул на очкариков и следователя Бисерова.

Полковник протянул бронзовому чемпиону листок плотной бумаги, на котором было написано с нарочитыми орфографическими ошибками: «Валодя! Биреги Нидабежкина, это мой хароший друг — Масквич. Если с Масквичом да суда што случица, паставлю на вилы тибя и всю тваю симью да сидьмова калена Ты миня знаеш. Чума Зверев».

Родин, никак не комментируя записку, словно забыв о ней, продолжал философствовать:

— Тюрьма — это зеркало общества, на тюрьме перед народом большая ответственность. Правильно Михаил Сергеевич говорит: больше социализма, больше человеческою лица, открытости. Социалистической тюрьме нужна большая открытость, и, видите, вы встречаетесь с вашей супругой без всяких формальностей, мы участвуем в Олимпийских играх. Антиалкогольную кампанию приветствуем. Тюрьма давно ждала перестройки, как засушенная почва ждет дождя. Я, между прочим, до органов сначала в Тимирязевскую академию поступал. Тогда я считал, что больше деревьев надо сажать. Нет, Аркадий Михайлович, людей надо больше сажать, а не деревья. Порядок, порядок нужен. Преступность — вот что может захлестнуть перестройку.

В свою камеру Недобежкин шел только в сопровождении гранатометчика и капитана Агафонова. Гранатометчик несколько раз запинался и дважды ронял гранатомет, каждый раз Аркадий и Агафонов вздрагивали, думая, что пришел их смертный час, но парень пьяно улыбался и пояснял капитану:

— Товарищ Агафонов, все в порядке, на предохранителе! Очень надежная штуковина, я этой дурой гвозди на спор заколачивал.

И в доказательство правоты своих слов солдатик стучал миной по тюремным стекам.

В камере бронзовый чемпион улегся лицом к надписи «Семь раз отмерь, а то зарежут» и попытался сосредоточиться на своих мыслях. С тюрьмой надо было кончать. Его обиды на мир все равно никто не понял. Там, за тюремными стенами кипит перестройка, люди весело и энергично после стольких лет тоталитарного режима строят социализм с человеческим лицом, развивают демократию, а он тут валяется на нарах и переживает, что запутался в своих чувствах. Ему неприятно было выглядеть подлецом перед Варей Повалихиной, о которой он вздыхал полтора года.

— Она спасла мне жизнь, — вскочил Недобежкин, вспомнив золотую стрелу, которой Варя пронзила серебряного орла в спальне герцогини Курляндской, и уже в сотый раз начал бегать туда-сюда по камере три шага вперед, три — назад.

Три образа сменяли друг друга в его душе, — теперь еще и незнакомка с кошачьими глазами преследовала его воображение. Он слышал музыку пасодобля и видел, как сверкали ослепительно белые ноги незнакомки и рогатый месяц в волосах угрожающе резал воздух, когда она изгибалась в сильных руках партнера.

— Кого, кого она мне напомнила? — бился арестант головой о стену, испещренную тюремными афоризмами. Молодой человек сжал виски руками, раздумывая о странностях своей судьбы, теперь еще заставившей его принять участие в Тюремных Олимпийских играх, но это был единственный шанс выйти на свободу из тюрьмы полноправным гражданином, хотя и слабо верилось, что государственные шестеренки, однажды зацепив ниточку «следственного клубка, не разовьют его до самого сурового приговора.

По расчетам Недобежкина было уже за полночь, когда дверь открылась и на пороге появился белобрысый сержант, блеснувший в полумраке тусклых стен золотым зубом.

— Аркадий Михайлович! Проснитесь! Это я — Шелковников, только тихо!

— Витя?! Ты?! — обрадованно воскликнул арестант-аспирант.

Это был третий и самый неожиданный визит к нему за сегодняшние сутки.

— Как ты сюда попал?

— Я, Аркадий Михайлович, добровольцем пошел в армию, во внутренние войска чтобы сюда к вам проникнуть, вам опасность грозит, Вас убить хотят. Вам завтра бежать надо. План такой…

— Да ты расскажи, Витя, как же ты сюда пробрался?! — перебил его таращившийся на своего бывшего слугу бывший адмирал и аристократ, а ныне арестант. — Ведь это немыслимое дело — в камеру к особо опасному преступнику проникнуть. Как тебе это удалось?

— Некогда, Аркадий Михайлович! Все просто. Петух, которого вы мне приказывали выбросить, вовсе даже не петух, а лучше, чем петушок золотой гребешок. Это такая птица, такая птица! Я ему сказал: шею тебе сверну, если не придумаешь, как Аркадия Михайловича из тюрьмы вызволить». Ведь вас по указке Завидчей убить хотят, я сам в посольстве слыхал, только не понял, когда. Им якобы честный поединок нужен. Есть какие-то Тюремные Олимпийские игры…

— Есть, я уже в них участвую, бронзовую медаль сегодня с утра выиграл. Послезавтра за золото драться буду.

— Не делайте этого, с вами негр драться будет, бывший чемпион ВМС США. У них все нарочно подстроено, Аркадий Михайлович. Бежимте, план такой, завтра вас вызовут на прогулку со всеми вместе на крышу и снизу прилетит черный петух с золотым хвостом. Вы руки на голове сложите и крикнете: «Петя-петушок, золотой гребешок, неси меня за темные леса, за синие горы, за далекие просторы» и не смотрите, что он маленький, это такая птица, орел, ей-богу, орел! Аркадой Михайлович, садитесь на него и летите. Он вас из тюрьмы на землю, на Лесной, возле ДК Зуева опустит, а там я буду в такси поджидать, махнем на улицу Горького, у Белорусского вокзала нырнем в метро, наклеим вам бороду, я паспорт заграничный вам справлю, у меня долларов теперь — куры не клюют. И в Голливуд, в Америку махнем.

— Что за чушь несешь ты, Шелковников, в какую Америку? Я Россию ни на какую Америку не променяю.

— Да вас же здесь убьют. Вас обложили со всех сторон, как волка флажками. У меня волосы дыбом, как обложили. До завтра, Аркадий Михайлович, я должен форму отдать сержанту Карпенко, он в бойлерной меня в одних трусах ждет, у него в двенадцать тридцать смена караула.