Джон Адамс - Путь волшебника

Он должен защитить этот край.

Сбежать не удастся — Фестин слишком ослабел и устал. Он чрезмерно доверился своему могуществу и лишился силы. Теперь его слабость передастся любой форме, какую он примет, и он попадет в ловушку.

Дрожа от холода, Фестин двинулся ползком. Огонек погас, испустив на прощание запах метана, болотного газа. Перед умственным взором возникли топи, протянувшиеся от леса до моря, — его любимые болота, куда не ходили люди, где осенью стройным рядом летели лебеди, а средь покойных заводей и островков камыша струились к морю резвые ручейки. Стать бы рыбой в этих буроватых водах, а еще лучше оказаться в истоках ручьев, в тени лесной чащи, под корнями ольшаника…

Это было великое волшебство. Фестин прибегал к нему не чаще, чем любой человек, тоскующий на опасной чужбине о родных землях и реках, томящийся по отчему дому — по столу, за которым ел, по ветвям за окнами спальни. Волшебство возвращения домой доступно только во сне, если речь не идет о высших магах. Но Фестин, скованный холодом, который полз из костей по нервам и жилам, выпрямился меж черных стен, собрал всю волю, пока та не стала светильником во тьме его плоти, и начал творить великое и безмолвное заклинание.

Стены исчезли. Он очутился в толще земли, где скальный камень и гранитные глыбы служили костями, грунтовые воды — кровью, корни — нервами. Как слепой червь, он медленно устремился сквозь тьму на запад. Затем вдруг по его спине и животу заструилась прохлада — бодрящая, уступчивая, неутомимо ласковая. Боками он ощутил воду, почувствовал ее ток; лишенными век глазами узрел перед собой между величественными опорными корнями ольшаника глубокое бурое озерцо. Он метнулся вперед, в тень, подобный серебристой молнии. Он был свободен. Он был дома.

Вода, не зная времени, спешила из своего чистого источника. Фестин лежал на песчаном дне пруда, предоставляя бегущей влаге, которая была сильнее любого целительного заклинания, успокаивать его рану и своим холодком вымывать поселившуюся в нем лютую стужу. Но он, пока отдыхал, слышал и осязал топот, сотрясавший землю. Кто теперь рыщет по его лесу? Слишком изнуренный, чтобы менять форму, он укрыл блестящее тело форели под изгибом ольховою корня и стал ждать.

В воду, взбивая песок, погрузились огромные серые пальцы. Во мгле над водой, размывавшей лица, мелькнули и скрылись пустые глаза. Затем вернулись. Ныряли руки, ныряли сети, промахивались снова и снова, но вот поймали его и подняли, извивающегося, в воздух. Он из последних сил попытался восстановить свой истинный облик и не сумел, будучи связан собственным заклинанием о возвращении домой. Он бился в сети, хватая ртом сухой, слепящий, ужасный воздух; он задыхался. Пытка продолжалась, и кроме нее не было ничего.

Много позже он мало-помалу осознал, что вновь обрел свое человеческое обличье; в глотку ему вливали какую-то кислую жидкость. Затем последовал новый провал, после чего он открыл, что лежит ничком на сыром полу склепа. Он вернулся во власть врага. И хотя Фестин опять мог дышать, он был не слишком далек от смерти.

Теперь холод объял его целиком; должно быть, тролли, слуги Волла, повредили хрупкое тело форели, ибо при всяком движении его грудную клетку и предплечье пронзала боль. Истерзанный, лишенный сил, он валялся на дне колодца ночи. Он не мог сменить облик, и выход был только один.

Лежа неподвижно, мучимый тупой болью, Фестин думал: почему он меня не убил? Зачем оставил в живых и держит здесь?

Почему его никто никогда не видел? Какому оку он зрим, какими путями ходит?

Он боится меня, хотя я совершенно изнемог.

Говорят, что все маги и люди силы, которых он победил, живут в запечатанных склепах, подобных этому, год за годом пытаясь вырваться на свободу…

Но что, если кто-то откажется жить?

И Фестин сделал свой выбор. Его последней мыслью было: если я ошибаюсь, люди сочтут меня трусом.

Но волшебник не стал на ней задерживаться. Чуть повернув голову, он закрыл глаза, сделал прощальный глубокий вдох и произнес слово свободы, которое можно выговорить лишь однажды.

Превращения не случилось. Он не изменился. Его тело, длинные руки и ноги, ловкие пальцы, глаза, любовавшиеся деревьями и ручьями, — все замерло в абсолютном покое, скованное холодом. Но стен не стало. Исчезли своды, сотворенные волшебством, и комнаты, и башни; пропали лес, и море, и вечернее небо. Все ушло, и под новыми звездами Фестин начал медленно спускаться по дальнему склону бытия. При жизни он обладал огромной силой, а потому ничего не забыл. Как пламя свечи, он скользил в темноте необъятной пустоши. И, памятуя, он выкрикнул имя врага: «Волл!»

В свете звезд, будучи призван и не в силах сопротивляться, Волл явился ему: призрак, сотканный из густой белизны. Фестин приблизился, и Волл съежился и вскрикнул, как будто его обожгло. Он пустился бежать, и Фестин последовал за ним по пятам, почти вплотную. Они проделали длинный путь, попирая цветы из застывшей лавы, которой когда-то кипели громадные потухшие вулканы, устремленные вершинами к безымянным звездам; они спешили через отроги безмолвных холмов, пересекали долины, заросшие низкой черной травой; миновали города или вступали в них и двигались по темным улицам меж домов, где в окнах не было лиц. Звезды висели в небе: ни одна не взошла, ни одна не упала. Здесь ничто не менялось. Ни малейшей надежды на новый день. Но они продолжали путь, и Фестин неизменно гнал недруга перед собой, пока они не достигли места, где когда-то, очень давно, текла река: воды, прибывавшие из живых пределов. В сухом русле, среди булыжников, лежал труп — обнаженный старик, чьи пустые глаза смотрели на непорочные звезды, не ведавшие смерти.

— Вселяйся, — приказал Фестин.

Тень Волла взвыла, но Фестин придвинулся ближе. Волл отпрянул, споткнулся и влился в разинутый рот своего собственного мертвого тела.

Труп моментально исчез. Сухие булыжники, ничем не тронутые и не запятнанные, блестели в звездном свете. Какое-то время Фестин стоял неподвижно, затем он медленно сел в окружении высоких скал, чтобы дать себе отдых. Передышку — не сон, ибо ему предстояло сторожить, пока тело Волла, отправленное назад в могилу, не обратится в прах, так что все злые чары развеет ветер и смоет в море дождь. Он должен присматривать за этим местом, откуда сумела однажды сбежать смерть. Исполненный теперь безграничного покоя, Фестин ждал среди скал, где больше никогда не заструится река; в сердце края без морских берегов. Над ним горели неподвижные звезды, и он, созерцая их, медленно, очень медленно забывал голос ручьев и дробь, которую дождь выбивал на листве в лесах жизни.