Кристофер Сташеф - Чародей и сын

— Можно придумать и другие формы.

— Да, но будут ли это демократии, прячущиеся под другими названиями? Если нет, то станут ли эти формы правления на самом деле заниматься обеспечением прав человека или это будут только голословные утверждения? Так или иначе, все равно придется поинтересоваться, как данное сообщество относится к своим соседям. Можно столкнуться с местной тиранией, которая, по сути, является частью крупного демократического государства, и окажется, что гарантом прав человека является демократическое правительство.

Магнус немного подумал и нахмурился.

— Послушать тебя, так получается, что ни одно правительство, ни одно общество не может существовать отдельно от других?

— Почему же — случается и так, что какая-то планета, какое-то государство существует в условиях изоляции, — признал Род. — Хотя развитие системы межзвездных перелетов и сверхсветовой связи привело к тому, что теперь даже отдельные планеты постоянно влияют друг на друга, хотя и не всегда так уж очевидно. И если такое происходит где-то, то это справедливо и здесь, в Гэллорнском лесу.

Магнус изумленно посмотрел на отца.

— Ты о чем? Ведь даже у этой маленькой деревушки есть правитель, господин!

— Верно, но это — ближе к краю леса. А если мы заберемся в чащу, то почти наверняка наткнемся там на поселения, устроенные беглыми крепостными крестьянами, каторжниками, просто недовольными людьми или хотя бы теми, кто случайно приблудился. Наверное, эти поселения как-то сообщаются между собой, но вряд ли так уж интенсивно, поскольку лес большой и густой, тут живет немало диких зверей…

— И некоторые из них могут оказаться весьма диковинными, — проворчал Магнус, — потому что тут растет ведьмин мох, из которого что угодно способен сотворить эспер-гипнотизер, не догадывающийся о своих способностях.

— И о том, каковы могут последствия. Но ведь такое можно сказать про любого из нас, верно? Как бы то ни было, — поспешно продолжал Род, — если и есть во всем Грамерас место, где карманное общество может существовать без правления со стороны, так это здесь. Может, немного прогуляемся да поглядим, какие такие формы правления мы здесь увидим?

— Я не против, — сказал Магнус. — И если нам встретится форма правления, которая людям по душе, но при этом не является демократией, этого будет достаточно, чтобы доказать мою правоту.

— Ага, стало быть, моя отлучка из дома, отлынивание от обязанностей мужа и отца превращаются в приключение? Почему бы и нет? Но именно сейчас, признаться, я жутко устал. От деревни мы отъехали довольно далеко, вряд ли нас догонят. Давай устроим привал, сынок. Я бы, честно говоря, даже соснул пару часов.

В итоге оба проспали почти сутки, проснулись на заре и позавтракали. Отлично отдохнувшие, полные бодрости, они собрали вещи, загасили костер и, оседлав коней, тронулись в путь.

А через несколько часов услышали набатный звон колокола.

Род нахмурился.

— Как-то странно… Ясное, мирное утро…

— А для заутрени поздновато, — согласился Магнус. — Но конечно, это не наше дело.

— Вот именно. Так что взглянуть не мешало бы, правильно я говорю?

— Ага, — улыбнулся Магнус. — А зачем же еще мы с тобой в путешествие отправились?

Они поехали по тропе между деревьев, которая вроде бы вела в нужном направлении. Вскоре звон колокола стал громче — а потом лес неожиданно кончился, и Род с Магнусом выехали на просторную вырубку площадью не меньше квадратной мили. Земля тут была такая ровная, что можно было разглядеть деревья на дальней стороне. Повсюду раскинулись клочки обработанных полей, разделенных плетнями и образующих причудливый узор. Здесь, посреди леса, люди обосновались и завели хозяйство.

Ближе к восточному краю вырубки возвышался холм, а вокруг него примостилась деревенька — десяток-другой мазанок под соломенными крышами. На вершине холма стояла церковь, сложенная из дикого камня, — квадратная, приземистая, но при всем том со шпилем. На земле вокруг церкви белели надгробные плиты.

Но процессия, двигавшаяся через поля, направлялась не к церковному двору, а шла навстречу Роду и Магнусу, к свежевырытой могиле ярдах в ста слева от них. Люди в трауре, похоже, не замечали незнакомцев. Шестеро крестьян несли на плечах гроб. Возглавлял процессию мужчина в черном балахоне, с епископской митрой на голове. В руках он держал распятие — покрытый искусной резьбой пастушеский посох. Но вот что странно: на священнике не было ни ризы, ни даже сутаны — только балахон, чем-то напоминавший господский халат. И уж конечно, недоставало большого креста на груди.

Магнус нахмурился.

— Как же так? Ведь у нас только два епископа — аббат в монастыре и еще один, новый, в раннимедской обители ордена Святого Видикона.

— И скорее всего ни тот, ни другой не слыхивали о том, что в этих краях у них завелся конкурент, — заметил Род. — К слову сказать, трудновато стать епископом, если в твоем подчинении нет хотя бы парочки священников, но, наверное, он и об этом позаботился.

За епископом шествовали трое псаломщиков в черных балахонах, поверх которых были надеты короткие белые рубахи. Эти наряды смутно напоминали облачения католических юношей-алтарников. Один из псаломщиков был подростком, его лицо было серьезным и скорбным. Двое других были младше — одному лет восемь, другому двенадцать, и оба они выглядели неуверенно и испуганно. За ними выхаживал священник — молодой человек в черном балахоне. Позади него шли две женщины в черных платьях и белых чепчиках. Если бы они не шагали посреди церковников, Род принял бы их за простых крестьянок, но их положение в процессии вызвало у него изумление.

За женщинами следовали люди, которые несли погребальное покрывало, а за ними — приземистый, крепкого телосложения крестьянин. Его грубо вытесанное лицо было сковано горем. И его подернутые проседью волосы, и куртка, и штаны имели вид потрепанный, вылинявший, как доски старого сарая. За ним шагали еще несколько человек — молодежь и старики, родители и дети. Все, кроме грудных младенцев, которых матери несли на руках, пели медленную и печальную песнь.

Процессия подошла к могиле. Епископ повернулся, дал знак, и гроб уложили на веревки и опустили в могилу.

— Он будет лежать здесь, этот грешник! — вскричал епископ. — Он совершил единственный грех, которому нет прощения! Когда молодой человек налагает на себя руки, ему суждено гореть в геенне огненной во веки веков! Когда душа покидает тело, слишком поздно каяться, мертвые не способны исповедаться! Мы можем только надеяться на то, что в последние мгновения своей жизни он осознал, какой тяжкий грех совершил, и успел раскаяться в содеянном. Даже в миг смерти Господь может даровать прощение!