Елена Анфимова - Страсти Гулькина озера

«От сумы и от тюрьмы не зарекаюсь. Однако твердо знаю, что не поеду на Маркизовы острова, не увижу Китай или Индию, и моя белая яхта не станет бороздить просторы Адриатики. Еще я знаю, что меня уже не будут любить сумасшедшей любовью, более того, брак по расчету тоже скорей всего не состоится. Увы, партию принцев в городок не завезли, а в Совете Министров меня что-то не расхватали, хотя, как говорится, их много (министров), а я одна. Ну что делать, не хватило на меня министра.

Годы же мои не убывают, скорей наоборот, и каждый год — жерновом в телегу, куда я впряжена судьбой сорок лет назад. Сначала везти было легко, я и не знала о грузе: гарцевала себе, взяла разгон. Ну, что такое восемнадцать, двадцать пять, даже тридцать годков. Легонькие они, и не чувствуешь и сил много. А вот потом сил все меньше, груз же в телеге все больше. Несправедливо. Хотя вру. Вспомнила, как в восемнадцать лет переживала — старая уже. Зато теперь моложусь.

— Сколько мне лет? Женщине столько, на сколько она выглядит. Ха-ха-ха, неужели? Вы мне льстите.

Однако свой возраст надо переносить достойно. Юбочку удлинить придется. Одна француженка в «Юности» писала, что у них в тридцать пять женщина только расцветает, вступает в самую чудную свою пору. Это у них — «очей очарованье», а у нас — «унылая пора». А в сорок пять будешь подбадривать себя пошлым «баба ягодка опять».

Впрочем, что это я сегодня? Произношу трагические монологи перед зеркалом. Это по́шло, милая. Марш одеваться и в контору».

Таким образом начиналось утро одной из героинь этого литературного произведения, жанр которого я пока еще затрудняюсь определить. Впрочем, это, конечно же, будет не новелла и вряд ли роман. Скорей, большой рассказ или даже повесть. Но это, как говорится, мои проблемы. Поэтому я, начинающий автор, пытающийся завлечь в свои сети доверчивого читателя, не стану рассеивать его внимание, и, учитывая читательский интерес, который, надеюсь, уже забрезжил по прочтении вступительного монолога, продолжу повествование. Итак, Алина Курабье (это не прозвище, а фамилия ее мужа, с которым она уже несколько месяцев как развелась), немолодая красавица местного значения, не сразу отошла от зеркала. Она еще побичевала себя, стоя перед волшебным стеклом. Она нашла свой живот несколько отвисшим, спину, пожалуй, слишком упитанной, морщинку на лбу глубоковатой, жизненную позицию неактивной и достойной порицания, а возраст просто критическим. Затем она решила, что сохранит обнаруженные недостатки в тайне, и позвонила Первому Голосу, который всегда внушал ей уверенность в себе.

Над городом, между тем, что-то сгущалось. Возможно, это был просто смог, но очень может быть, что это было нечто другое. Смог смогом, но сюда примешивалось еще и некое ощущение напряженности и ожидания, да-да, возможно, напряженного ожидания, и Петр Сидорович Иванов отвлекся на минуту от изучения помеченной пролетающим голубем шляпы. Он почувствовал, что на душе нехорошо не только из-за того, что пострадала хорошая вещь. Он перевел укоряющий взгляд с серой тульи на серую поверхность Гулькина озера и…

Вот об этом озере несколько подробнее. Гулькино озеро образовалось, если верить выкладкам заезжих геологов, много тысяч лет назад в результате нехарактерного для здешних сейсмически спокойных мест землетрясения. Земная твердь разверзлась, а в образовавшейся пустоте открылась хлябь, поскольку природа пустоты не терпит. Озеро было большое и красивое, других слов и не сыщешь. Еще оно было полноводно, богато рыбой, воды его обладали какими-то целебными свойствами, что привлекало к нему в весенне-летний период довольно обширный контингент слабых здоровьем граждан со всей страны.

На берегах озера самым естественным образом возникло несколько санаториев, и, что еще более естественно, выросло несколько же химических комбинатов, которые дружно гадили озеро, распространяя на всю округу редкостное зловоние, и усердно производили очень нужный продукт для какой-то слаборазвитой страны, встающей на неокрепшие еще после колонизаторского гнета ноги. Этими ногами слаборазвитая страна собиралась идти по правильному пути, и помочь ей было надо, тем более, что город, о котором я рассказываю, стал побратимом столицы той далекой страны. Впрочем, и сама страна, и ее столица носили настолько затруднительные для русского языка названия, что выговорить их не представлялась возможным. Химические комбинаты были засекречены и назывались просто и сурово: «почтовый ящик».

Нужный продукт регулярно вывозился из города, который тоже носил название Гулькино Озеро, звуки погрузки, гудки тепловозов и прочие шумы железной дороги стали неотъемлемой особенностью городского быта. Однако население города старалось не обращать внимания на неудобства. Половина горожан зарабатывала свой кусок хлеба, трудясь в санаториях, другая половина исполняла свой долг в «почтовых ящиках».

Лет через десять после возникновения тесной дружбы с труднопроизносимой страной, которой надо было помочь, в озере исчезла рыба, еще через год озеро утратило лечебные свойства и даже наоборот: купальщики покрывались коростой и погибали бы в страшных мучениях, если бы не героические усилия людей в белых халатах. Статьи по этому поводу под заголовками «Схватка со смертью» или «По законам мужества» появлялись время от времени на первой полосе местной газеты.

Короче, курорт перестал пользоваться популярностью, санатории стояли пустые, и оставшаяся без работы часть населения перешла в «почтовые ящики», которое развернули новые мощности в пустующих санаториях.

И все было бы хорошо, но однажды откуда-то из центра в город Гулькино Озеро пришла бумага, из которой отцы города узнали о необходимости беречь природные богатства и о предстоящей экологической катастрофе. Пристально поглядев вокруг, отцы решили, что единственное природное богатство в городе — озеро и, стало быть, беречь надо именно его.

Но я отвлеклась, оставив на произвол судьбы уже двух своих героев: Алину с телефонной трубкой в руке и Петра Сидоровича со шляпой тоже в руке. Поэтому сообщаю, что Алина дозвонилась, и Первый Голос был вынужден назначить ей любовное свидание, а вот зрелище, открывшееся печальному взору Петра Сидоровича, легко описать, но объяснить трудновато.

По зловонной глади озера плыла небольшая лодочка, в которой стоял городской БИЧ Евгений Иосифович. На лице БИЧа зеленел респиратор «лепесток», в руках он держал скользкий мазутный шест, которым пытался производить какие-то замеры, опуская этот примитивный измерительный прибор за борт и стараясь нащупать им дно озера. На берегу суетились явно нездешние люди в заграничных (это было видно издалека) одеждах.