Павел Брыков - Томас

— Ах, гад, как сохранился... Красив, свеж. Чем вас только на пагорбах кормят?

В ответ гость сопел, улыбался и краснел словно мальчишка.

Баронесса всплеснула руками:

— Хоть убей, не верю — Тихоня снова в Городке!!! Сам Томас Чертыхальски спустился к нам, горемыкам. Это ж надо? — спросила сама себя, и тут же ответила: — Надо! Надо отметить! Твои ж роги-за-ноги!

И снова бросилась лобызаться.

Томас с трудом высвободился из объятий.

— Тоня, душенька, и я рад. Отпразднуем. И я соскучился! Очень! Но хочу предупредить...

Антонина Петровна вдруг сделал грозные глаза.

— С проверкой?

— Успокойся. — Томас, засунув руки в карманы брюк, вздохнул. — В отпуск. Вот, решил отдохнуть пару неделек. Расхолодить косточки, так сказать. Подышать свежим воздухом, повидаться со старыми друзьями, подругами. С тобой «скляночку» выпить.

Баронесса погрозила пальчиком, на котором плотно сидел перстень с огромным черным камнем.

— А, жук чухонский, всё помнит. Эх, Тихоня, для тебя хоть клад из-под земли.

Она огляделась по сторонам, словно только что проснулась.

— А что это мы у порога стоим? Проходи, гость дорогой, будет тебе и «скляночка», и твой любимый балычок, пойдем.

Проведя Томаса вглубь кабинета, она усадила гостя в кожаное кресло, а сама засеменила к сейфу. Ключи висели на кожаном шнурке. Шнурок на шее. Саму связку не было видно, потому как она покоилась далеко в декольте. Когда надо было отпереть сейф, Антонина Петровна — не знаю почему, может по старой привычке, которая осталась после работы в ЧК, может ещё что, — но баронесса становилась так, чтобы посторонним кроме её спины ничего не было видно. В этот раз — о, чудо! — она при Томасе достала ключи, выбрала нужный — гость видел какой! — и отперла сейф.

Вытащив оплетенную ивняком бутылку, Антонина Петровна поставила её на полированный столик. Поставила перед... Тихоней. Теперь его можно называть и так. Рядом с бутылкой скоро оказалась тарелочка с тонко нарезанной ветчиной, жемчужное пахнущее чесночком сало, бастурма с красным ободком, янтарные кусочки балыка, ломтики черного хлеба и две глиняные старинные рюмки.

Вытащив пробку, Антонина Петровна налила по марусин поясок и села на диван.

— Тост за тобой.

Томас, осторожно взяв рюмку, встал, приосанился и, отставив по-гренадерски локоть, отчеканил:

— За семь футов под килем!

— Вот это по-нашему!!! — взревела в ответ Антонина Петровна, чокнулась с гостем и махом, аж зубы клацнули о глину, отправила «скляночку» в широкий рот. Зажмурившись, покачала головой. Сначала вытерла рукавом пиджака выступившие слезы, затем взяла кружок рыбки, прикрыла им хлебушек и отправила это все вдогонку за выпитым.

Томас также с минуту восстанавливал дыхание и только потом просипел:

— Это ж страх, а не «скляночка». Как на кол посадили — до копчика продрало.

— Да, хороша. Я вот иногда позволяю себе рюмочку с утра. Но в одиночку никакого удовольствия.

Антонина Петровна закупорила бутылку, и поставила её назад в сейф.

— Итак, насколько приехал? Месяц, два?

Томас, собрав себе бутерброд, откинулся на спинку кресла.

— Ой, Тоня, не спрашивай, отдохнуть надо. Последние годы как крот закопался — столько работы, что голову не поднять. Устал как мельник.

— Что ж ты хочешь, двадцать первый век на носу, в третье тысячелетие входим, новые технологии, разработки. Стараемся. Это вы там бумаги перекладываете, а мы тут за вас пашем.

— И мы пашем. У каждого своя планида, свой тягар. Слышал, предлагали в Киев перевестись. Чего отказалась?

— А, стара я для переездов. Тут сколько лет сижу, все родным стало. Богатой не была — нечего и привыкать.

— Рано ты. Бери с меня пример. Видишь, каков фрукт, — Томас развел, было, руки в стороны, но пришлось ладонью прикрывать рот — отрыгнулось можжевельником. — Извини.

— Тебе легко, — отмахнулась баронесса. — Начальство бдит, защищает, как может. Ответственности никакой, вот и порхаешь. А на мне город висит.

— Допорхался. Выгляжу зайчиком, а внутри? -Томас постучал себя по груди. — Слышишь? Пусто. Рубцы с каньон. Потому и приехал.

Хозяйка с прищуром посмотрела на гостя.

— Я знаю, как тебя вылечить. У вас в Киеве нормальной бабы не сыщешь — все с коленкором. Вот что, я тебя с такой цыпой познакомлю — Софой зовут — век не забудешь!

Томас на эти слова только грустно усмехнулся.

— Шо? Не стОит, а то не стоИт? — удивилась Антонина Петровна.

— Та ото ж.

— Брось, у Софочки все встаёт. Даже солнце ночью.

Томас, не желая продолжать тему, посмотрел на часы в углу.

— Ладно, мать, погоди с девками. Я только приехал, а ты уже сватаешь. Дай осмотрюсь, обживусь, повожу жалом. Вокруг все какое-то новое, незнакомое, пестрое. А потом приду и мы поговорим серьезно, что, как и когда. По рукам?

— По зубам! Ты сейчас выйдешь, и тебя ищи-свищи. Давай так. — Антонина Петровна достала из ящика стола новую папку, развязала тесемочки, открыла — в ней лежала стопка чистых бланков — взяла один. Окунув перо в чернильницу, черканула вверху свои инициалы и, приговаривая под нос, начала писать:

— Томас Чертыхальски с сегодняшнего дня, четвертого августа 1999 года прибыл в Городок-на-Суше, о чем соизволил неукоснительно сообщить местным властям. Цель приезда — отдых, то есть — лодырничанье, раздел «праздность»... Хм, похвально... Дата отъезда — неизвестна...

Антонина Петровна подняла голову.

— Стоп! А ещё кто знает, что ты здесь?

— Для всех я в Ташкенте. В командировке.

— Молодца, а то вспомнила про твоих фрицев...

— А-а-а, когда это было.

— Не скажи, те твари злопамятные...

Баронесса заполнила бланк и подала гостю. Томас подошел к столу, взял ручку, обмакнул кончик перышка в черную смолу и, придерживая вверх листа, лихим росчерком поставил красивую подпись. Хозяйка кабинета подула на чернила, придирчиво осмотрела автограф и только потом сказала:

— Всё, можешь гулять. Вижу копытцами так и сучишь. Э? Столько лет не виделись, а ему со старой поговорить влом.

Томас окинул взглядом кабинет, и скривил такую рожу, что баронессе пришлось себя сдержать, чтобы не расхохотаться в голос. Кивнула, мол, понимаю, и продолжила:

— Если тут брезгуешь, милости прошу домой. На всё про всё тебе три дня, а потом, — баронесса поверх очков посмотрела на календарь. — В субботу ко мне на цыганский хутор. Помнишь где? Я туда переехала.

— Найду. С утра, вечером?

— Лучше с ранья. — И добавила с нажимом: — Там и поговорим. Никто не побеспокоит.

— Почему цыганский? Чем одиннадцатая линия плоха?

— Соседи донимали — шумные попались. А на новом месте вокруг меня тишина. Старички живут.

Томас встал, поправил джинсы. Хозяйка взяла его за локоть и повела к двери.