Стивен Кинг - Книги Бахмана

— Приближаемся к твоей девочке? — спросил Паркер. Он не ослаб, но сделался мягче, и теперь Гаррати нормально с ним ладил.

— Миль пятьдесят. Может, шестьдесят.

— Сукин ты сын, Гаррати, везет тебе, — тоскливо произнес Паркер.

— Мне? — Он с удивлением посмотрел на Паркера, стараясь понять, не смеется ли тот над ним. Паркер не смеялся.

— Ты увидишь маму и свою девушку. Черт возьми, а кого увижу я, пока еще не пришел конец? — Он адресовал толпе непристойный жест, который зрители, судя по всему, приняли за приветствие, и бешено заорали. — Я скучаю по дому, — сказал он. — И я боюсь. — Неожиданно он закричал в толпу: — Свиньи! Все вы свиньи!

Зрители взревели еще громче.

— Я тоже боюсь. И скучаю по дому. Я… То есть мы… — Он искал слова. — Мы все очень далеко от дома. Дорога не пускает нас домой. Может быть, я их увижу, но не смогу к ним прикоснуться.

— Но по правилам…

— Я знаю, что по правилам разрешен физический контакт с кем угодно при условии, что не сходишь с дороги. Я о другом. Между нами стена.

— Легко тебе говорить. Ты все-таки их увидишь.

— Может, от этого станет только хуже, — сказал Макврайс, незаметно пристроившийся к ним сзади.

Они только что миновали перекресток с Уинтропской дорогой и светофор, работающий в режиме желтого мигающего предупредительного сигнала. Страшный желтый глаз равномерно открывается и закрывается, отбрасывая на асфальт восковой отблеск.

— Все вы ненормальные, — дружелюбно сказал Паркер. — Ухожу от вас.

Он прибавил шагу и вскоре пропал из виду в мерцающей мгле.

— Он думает, что мы с тобой любовники, — сказал довольный Макврайс.

Гаррати вскинул голову:

— Кто — он?

— Не такой уж он скверный парень, — задумчиво проговорил Макврайс. — Может быть, он даже отчасти прав. Может, потому я и спас твою шкуру. Может, ты и есть мой любовник.

— Это с моей рожей? Я думал, вы, извращенцы, предпочитаете тоненьких, — отшутился Гаррати. Тем не менее ему стало не по себе.

Макврайс обрушил на Гаррати неожиданный удар:

— Ты позволил бы мне отдрючить тебя?

Гаррати задохнулся.

— Какого черта ты…

— Да помолчи, — раздраженно бросил Макврайс. — Да к чему приведет вся твоя правильность? Я даже не хочу успокаивать тебя, поэтому не стану утверждать, что шучу. Так что скажешь?

У Гаррати комок застрял в горле. Да, ему хотелось возбуждения. Мальчик ли, девочка ли — это уже не имеет значения, поскольку все они идут на смерть. Вот только Макврайс… Ему не хотелось, чтобы Макврайс прикасался к нему таким образом.

— Да, ты действительно спас мне жизнь… — начал Гаррати и умолк.

Макврайс засмеялся:

— И я должен чувствовать себя подлецом, так как ты у меня в долгу и я собираюсь этим воспользоваться, так? Верно?

— Делай что хочешь, — резко сказал Гаррати. — Только хватит со мной играть.

— Понимать это как «да»?

— Как хочешь! — заорал Гаррати. Пирсон, уставившийся, как в гипнотическом трансе, на свои ноги, с изумлением поднял голову. — Делай что хочешь, черт тебя дери!

Макврайс снова рассмеялся:

— С тобой все в порядке, Рей. Можешь не сомневаться.

Он хлопнул Гаррати по плечу и стал отставать.

Озадаченный Гаррати смотрел на него.

— Просто ему еще мало, — усталым голосом изрек Пирсон.

— Что?

— Мы прошли почти двести пятьдесят миль, — простонал Пирсон. — У меня ноги налились свинцом. Причем отравленным. У меня горит спина. А этому Макврайсу с его капризами все мало. Он ведет себя как голодный, который жрет слабительное.

— Как ты думаешь, он хочет, чтобы ему сделали больно?

— Господи, как думаешь ты? Он должен написать на куртке: УДАРЬ МЕНЯ. Ему нужна компенсация, только я не понимаю, за что.

— Не знаю, — сказал Гаррати. Он хотел еще что-то добавить, но увидел, что Пирсон его уже не слушает. Пирсон опять смотрел под ноги, и на его изнуренном лице отпечатался страх. Он потерял обувь. Его белые спортивные носки были хорошо видны в темноте.

В миле от указателя ЛЬЮИСТОН 32 их ожидало составленное из электрических лампочек приветствие: ГАРРАТИ 47. Буквы располагались в виде полукруга.

Гаррати захотел подремать, но не смог. Он хорошо понимал, что имел в виду Пирсон, когда говорил, что у него горит спина. Его собственный позвоночник превратился в раскаленный стержень. Мышцы, расположенные на задней части бедра, пылали огнем. Онемение подошв сменилось острой, пронзительной болью, куда более сильной, чем та, что ушла в свое время. Он уже не чувствовал голода, но тем не менее поел концентрата. Некоторые из Идущих превратились в обтянутые кожей скелеты — жуть из фильмов о концлагерях. Гаррати не хотелось становиться таким же… Хотя и он таким стал. Он провел ладонью по боку. На его ребрах можно играть, как на ксилофоне.

— Давно не было новостей от Барковича, — сказал он, надеясь вывести Пирсона из его кошмарной прострации. Пирсон представлялся ему новым воплощением Олсона.

— Угу. Кто-то говорил, что в Огасте у него онемела нога.

— Это правда?

— Так мне сказали.

Гаррати почувствовал внезапное желание отстать и взглянуть на Барковича. Его было трудно разглядеть в темноте, и Гаррати получил предупреждение, но в конце концов нашел Барковича. Тот двигался теперь в арьергарде. Шел, хромая, вперед. Он настолько сосредоточился на ходьбе, что лицо его прорезали морщины. Глаза сузились настолько, что стали похожи на монеты, видимые с ребра. Куртки у него уже не было. Он разговаривал сам с собой низким, монотонным голосом.

— Привет, Баркович, — окликнул его Гаррати.

Баркович вздрогнул, оступился, получил предупреждение… Третье.

— Какого черта! — заверещал он. — Видишь, что ты наделал? Ты доволен? Ты и твои дерьмовые друзья?

— Неважно выглядишь, — сказал Гаррати.

Баркович хитро усмехнулся:

— Это часть Плана. Помнишь, я вам говорил про План? Вы мне не поверили. Олсон не поверил. И Дейвидсон. И Гриббл. — Голос Барковича упал до шепота, и чувствовалось, что рот у него наполнился слюной. — Гаррати, я же спляса-ааал на их могилах!

— Нога болит? — тихо спросил Гаррати. — Правда, все это ужасно?

— Мне осталось пережить всего тридцать пять. Все сдохнут за ночь. Вот увидишь. Когда взойдет солнце, на ногах останется меньше двенадцати. Увидишь. И ты, Гаррати, и твои хреновы друзья. К утру все умрут. К полуночи.

Неожиданно Гаррати почувствовал прилив сил. Он знал, что Баркович скоро сойдет с дистанции. Ему захотелось побежать, даже несмотря на ноющие почки, на боль в позвоночнике и в ногах, побежать и сообщить Питу Макврайсу, что тот сдержит слово и переживет Барковича.

— О чем ты попросишь? — спросил Гаррати вслух. — Ну, когда выиграешь?

Баркович радостно улыбнулся, словно ждал этого вопроса. Лицо его меняло очертания в неверном свете луны, как будто его мяли руки великана.