Стивен Кинг - Книги Бахмана

— Вы зарабатываете пенсион на Ямайке кровавыми деньгами, — со злостью выкрикнул Ричардс. — Вы…

— Достаточно, — мягко, но решительно осадил его Киллиян.

Бобби Томпсон полировал ногти. Виктор уже вышел из пультовой и где-то далеко требовал переставить камеру.

Киллиян нажал на кнопку.

— Мисс Джонс? Клиент готов, дорогая. — Он встал, протянул руку. — Теперь вам в гримерную, мистер Ричардс. Потом светопробы. Ваша комната — за кулисами, и увидимся мы теперь только у лифта. Так что…

— Вот и отлично. — Руки Киллияну он не пожал.

Мисс Джонс увела его. Часы показывали половину третьего.

Ричардс стоял за кулисами, между двумя охранниками, и слушал, как публика неистово аплодирует Бобби Томпсону. Он нервничал. Клял себя за это, но нервничал. Не удавалось ему взять себя в руки, и все. Программа «Бегущий человек» уже минута как вышла в эфир.

— Первый участник нашей сегодняшней игры — изобретательный и решительный парень, который живет в нашем же городе, к югу от Канала, — говорил Томпсон. На экране высветилась фотография Ричардса в мешковатой серой рубашке, сделанная скрытой камерой несколько дней тому назад, как ему показалось, на пятом этаже. Ричардс отметил, что фотографию немного отретушировали: глаза западали чуть больше, чем в реальности, лоб стал ниже, щеки ввалились, рот хищно щерился. Короче, экранный Ричардс вызывал ужас, превратившись в городского ангела смерти, жестокого, не слишком умного, но наделенного звериной хитростью. Настоящее пугало для жителей богатых кварталов.

— Зовут его Бенджамин Ричардс, ему двадцать восемь лет. Запомните это лицо! Через полчаса этот человек выйдет на улицы города. Подтвержденное свидетельство о его местонахождении принесет вам сто новодолларов! Информация, которая позволит его убить, — тысячу!

Голова Ричардса шла кругом. Он едва сдерживался, чтобы не завыть от ужаса.

— …а это женщина, которая получит награду Бенджамина Ричардса после его смерти, если это произойдет.

Портрет не многим напоминал Шейлу. Тут уж потрудился не ретушер, а художник. Нежное, пусть и некрасивое лицо разительно изменилось. Шейла превратилась в настоящую гарпию. Полные кроваво-красные губы, глаза навыкате сверкали алчностью. Двойной подбородок свисал чуть ли не до обнаженной груди.

— Мерзавец! — ахнул Ричардс. Рванулся вперед, но сильные руки удержали его.

— Остынь, приятель. Это всего лишь картинка.

А мгновением позже его то ли вывели, то ли вытащили на сцену.

Зрители отреагировали мгновенно. Студия взорвалась криками: «Ату его! Подонок! Гнать его вон! Убить его! Убить! Вон отсюда! Вон!»

Бобби Томпсон поднял руки, требуя тишины:

— Давайте послушаем, что он скажет.

Публика не сразу, но угомонилась.

Ричардс, набычившись, стоял под яркими лучами юпитеров. Он знал, что излучает ауру ненависти и злобы, как и хотелось организаторам шоу, но ничего не мог с собой поделать.

Он сверлил Томпсона взглядом налитых кровью глаз.

— Кое-кому придется сожрать собственные яйца за такую фотографию моей жены.

— Говорите, говорите, мистер Ричардс! — Голос Томпсона сочился презрением. — Вам за это ничего не будет… по крайней мере пока.

Зрители ответили неистовым ревом.

Ричардс резко развернулся к ним, и они замолчали, как от хорошей оплеухи. Испуг в глазах женщин смешивался с сексуальным возбуждением. Мужчины не пытались скрыть ненависти к нему.

— Мерзавцы! — проорал он. — Если вам так хочется посмотреть, как кто-то умирает в мучениях, почему не перестреляете друг друга?

Последние слова Ричардса потонули в новом шквале криков. Некоторые зрители (возможно, им за это заплатили) попытались прорваться на сцену. Копы сдерживали их. Ричардс стоял к ним лицом, отдавая себе отчет, каким они его видят.

— Позвольте поблагодарить вас, мистер Ричардс, за мудрый совет. — Толпа внимала сарказму, звучавшему в голосе Томпсона. — Не желаете сказать нашим зрителям как в студии, так и у экранов фри-ви, сколь долго вы рассчитываете продержаться?

— Я хочу сказать всем, и в студии, и у экранов фри-ви, что они видели не мою жену! Это дешевая подделка…

Толпа заглушила его. Крики ненависти достигли пика. Томпсон подождал с минуту, пока зрители чуть утихнут, потом повторил вопрос:

— Так сколь долго вы намерены продержаться, мистер Ричардс?

— Я намерен продержаться все тридцать дней, — холодно ответил Ричардс. — И не думаю, что у вас есть человек, который сможет до меня добраться.

Опять крики. Взметнувшиеся кулаки. Кто-то бросил на сцену помидор.

Бобби Томпсон повернулся лицом к залу, закричал:

— Оставим браваду на совести мистера Ричардса. С этими словами и отпустим его. Охота начнется завтра в полдень. Запомните его лицо! Он может оказаться рядом с вами в пневмоавтобусе… в самолете… в стереотеатре… на местном стадионе, где играют в киллбол. Сегодня он в Хардинге. Завтра в Нью-Йорке? Бойсе? Альбукерке? Колумбусе? Во дворе вашего дома? Вы донесете на него?

— ДА-А-А-А!!! — проревели они.

И тут Ричардс показал им средний палец, два пальца — на обеих руках. На этот раз на сцену попытались прорваться не за деньги. Ричардса увели, прежде чем толпа разорвала бы его в студии, прямо перед камерой, лишив Сеть череды захватывающих репортажей.

Киллиян ждал его за кулисами, сияя от удовольствия.

— Блестящее выступление, мистер Ричардс. Блестящее! Господи, какая жалость, что я не могу дать вам премию. Эти пальцы… бесподобно!

— Всегда рады ублажить зрителя. — На мониторах уже пошла реклама. — Давайте мне вашу чертову камеру и валите на хер.

— С последним, боюсь, не получится, — Киллиян все улыбался, — а камера — вот она. — Он взял камеру у техника, передал Ричардсу. — Полностью снаряженная, готовая к работе. А это кассеты. — Он отдал Ричардсу небольшую, но на удивление тяжелую коробочку, завернутую в клеенку.

Ричардс сунул камеру в один карман, кассеты — в другой.

— Годится. Где лифт?

— Не так быстро, — остановил его Киллиян. — Ваша двенадцатичасовая фора отсчитывается с половины седьмого.

С экранов вновь донеслись крики ярости. Обернувшись, Ричардс увидел вышедшего на сцену Лафлина. У него защемило сердце.

— Вы мне нравитесь, Ричардс, и, думаю, выступите вы неплохо, — продолжил Киллиян. — Есть в вас грубоватый шарм, который я очень ценю. Я — коллекционер, знаете ли. Сфера моих интересов — пещерное искусство и Древний Египет. Вы в большей степени соответствуете наскальной живописи, чем египетским урнам, но это не важно. Хотелось бы сохранить вас, для коллекции, так же как сохраняются мои наскальные рисунки из Азии.