Стивен Кинг - Книги Бахмана

Кофе – 15 центов

Чай – 15 центов

Прохладительные напитки – 25 центов

Пицца – 30 центов

Сандвич – 25 центов

Хот-дог – 35 центов

На втором клочке бумаги крупными буквами было написано:

ПОЖАЛУЙСТА, ДОЖДИТЕСЬ, ЧТОБЫ ВАС ОБСЛУЖИЛИ

Вас обслуживают добровольные помощники, которых Ваши поспешность и пренебрежение могут огорчить. Пожалуйста, запаситесь терпением и помните: ГОСПОДЬ ВАС ЛЮБИТ!

Дрейк был погружен в чтение какого-то затрепанного журнала. Заметив нового посетителя, он приподнял голову, и на мгновение его глаза заволокло пеленой, словно он мысленно щелкал пальцами, вспоминая нужное имя. В следующее мгновение он улыбнулся и сказал:

– Здравствуйте, мистер Доус.

– Здравствуйте, Дрейк. Могу я попросить чашку кофе?

– Да, конечно. – Он обернулся, взял белую кружку из воздвигнутой за спиной пирамиды и наполнил ее кофе. – С молоком?

– Нет, черный. – Он протянул Дрейку двадцатипятицентовую монетку, а Дрейк отдал ему сдачу – десятицентовик, который вынул из сигарной коробки. – Я хотел поблагодарить вас за помощь, а заодно сделать пожертвование.

– Вам не за что меня благодарить.

– Есть за что. Скверная была вечеринка.

– Действие наркотиков бывает непредсказуемым. Не всегда, конечно, но довольно часто. Прошлым летом ребята принесли сюда своего приятеля, который хватанул ЛСД в городском парке. Бедняга истошно вопил, что за ним гонятся голуби, которые хотят его сожрать. Жуть, да?

– Девушка, которая угостила меня мескалином, сказала, что однажды выловила из унитаза мужскую руку. Причем она до сих пор не уверена, пригрезилось ей это или нет.

– Кто она?

– Точно не знаю, – честно признался он. – А вот это – вам. – Он положил на стойку рядом с сигарной коробкой стопку купюр, перехваченных красной резинкой.

Дрейк нахмурился; трогать деньги не стал.

– Вообще-то деньги предназначены вашему заведению, – сказал он. Дрейк это, несомненно, понимал, но ему не хотелось, чтобы бывший священник хранил молчание.

Держа купюры левой рукой, Дрейк изуродованной правой снял резиновую обхватку. Отложил резинку в сторону и медленно пересчитал деньги.

– Здесь пять тысяч долларов, – промолвил он наконец.

– Да.

– Вы обидитесь, если я спрошу, откуда…

– Я взял эти деньги? Нет, не обижусь. Я их выручил за продажу своего дома городским властям. Они собираются проложить там автостраду.

– А ваша жена согласна?

– Моя жена тут ни при чем. Мы разъехались. Скоро разведемся. Она получает свою половину денег от продажи независимо от того, как я поступлю со своей.

– Понятно.

Между тем старый выпивоха за столом начал что-то напевать себе под нос. Скорее даже мычать, потому что слов было не разобрать.

Дрейк задумчиво ткнул в стопку денег указательным пальцем. Было видно, что его что-то беспокоит.

– Я не могу их взять, – промолвил он наконец.

– Почему?

– Помните наш последний разговор? – сказал Дрейк.

Он отлично его помнил. Поэтому ответил почти сразу:

– Таких планов у меня нет.

– Я в этом не уверен. Человек, заинтересованный жить в этом мире, не разбрасывает деньги направо и налево.

– Я их вовсе не разбрасываю, – твердо сказал он.

– Тогда как это называется? – спросил Дрейк.

– Черт побери, мне случалось жертвовать деньги людям, которых я вообще в глаза не видел. На исследования в области рака. Фонду помощи обездоленным детям. Бостонской городской больнице. В Бостоне я вообще ни разу не был.

– И вы раздавали такие крупные суммы?

– Нет.

– Тем более – наличные, мистер Доус. Человек, которого деньги интересуют по-настоящему, предпочитает их вообще в глаза не видеть. Он выдает чеки, подписывает векселя, расплачивается по кредитным карточкам. Для него деньги становятся своеобразным символом. А в нашем обществе деньги не нужны разве что тому, кто не особенно нуждается и в самой жизни.

– Что-то, черт побери, вы слишком материалистически рассуждаете для…

– Священника? – закончил за него Дрейк. – Но я ведь больше не священник. После этого случая. – Он приподнял свою обожженную, изувеченную руку. – Рассказать вам, как я достаю деньги, чтобы поддерживать это заведение? Ведь люди, что работают здесь, – все без исключения старики, которые совершенно не понимают приходящую молодежь, но тем не менее не могут оставаться безразличными к ее проблемам. Есть здесь у меня ребята, выпущенные из тюрьмы с испытательным сроком, так они в уличных оркестрах играют. По кругу шапку пускают. Но главным образом мы, конечно, существуем за счет денег от богатых жертвователей. Я стараюсь посещать все благотворительные мероприятия. На дамских чаепитиях выступаю. Рассказываю про детей-бродяжек, про несчастных бездомных, которые ночуют в канализации, а по ночам жгут газеты, чтобы спастись от холода. Про пятнадцатилетнюю девчушку, которая ушла из дома в 1971 году, а когда появилась у нас, то ее голова и лобок так и кишели огромными белыми вшами. Про то, сколько у нас в городе больных венерическими заболеваниями. Про «рыбаков» – мужчин, которые подстерегают на автовокзалах сбежавших подростков и предлагают им зарабатывать, торгуя своим телом. Про мальчиков, которые делают в туалетах минеты за десять долларов; или за пятнадцать – если глотают сперму. А половину выручки отдают сутенерам. Женщины ахают и охают от ужаса, сердца их, возможно, замирают, но зато они раскошеливаются, а это для нас самое главное. Порой их удается так пробрать, что они не только жертвуют десятку, но и приглашают меня домой. Устраивают торжественный ужин, знакомят с домочадцами и просят произнести проповедь, едва горничная успевает подать первое блюдо. И приходится произносить, Доус, как бы меня от этих слов ни воротило. Потом нужно непременно погладить по головке какого-нибудь ребенка – а ребенок почему-то находится всегда, – и говорить: ах какой славный мальчик! Или – ах какая замечательная девочка! Если же повезет, то эта дама еще пригласит своих знакомых, которые хотят своими глазами увидеть священника-расстригу и бунтаря, который, возможно, поставляет оружие «черным пантерам» или Организации освобождения Палестины, и тогда приходится напускать на себя личину патера Брауна и слащаво улыбаться, пока морда не треснет. Все это называется – трясти денежное дерево или выдаивать долларовую корову. Обставлено все ужасно красиво, но вот по возвращении домой чувствуешь себя настолько оплеванным, словно весь день проторчал в сортире, вылизывая задницу какому-нибудь нуворишу. Да, для меня это, конечно, составляет часть моего обета покаяния, однако некрофилия – извините за это слово, мистер Доус, – в наложенную на меня епитимью не входит. Вот почему я вынужден отказаться от вашего предложения.