Юрий Чучмай - Ведьмы танцуют в огне

Солнце уже село, а они так и не зажгли свечи. Только жадная пасть очага освещала тёмную комнату.

Из-за двери слышалось сопение, скрежет доспехов и приглушённые голоса:

— Две шестёрки третий раз подряд?!

— Мне везёт.

— Да ты душу дьяволу за эти кости продал! Везёт ему, ишь ты…

— Наверное пора спать, — тихо сказал Готфрид.

— Да, да, — поспешно заговорила Эрика.

На мгновение в отблесках огня сверкнул её выжидающий взгляд.

Готфрид молча поднялся и пошёл к себе. Уже на лестнице он повернулся и пожелал ей спокойной ночи.

Но когда он лёг в свою холодную постель, все мысли о сне исчезли из головы. Теперь её заполнили видения завтрашнего дознания. Гнетущие и пугающие. Хотелось вскочить с постели и что-то сделать. Что угодно. Лишь бы ускорить развязку, лишь бы не прокручивать в голове возможные варианты событий. Ожидание было пыткой. Изощрённой и страшной, от которой не было избавления. Нужно помолиться. Со всей душой, со всем тщанием.

Он долго ворочался в постели, смяв простыни, пытаясь уснуть. И тут до его уха донёсся знакомый звук.

Скрипнула лестница.

Послышались тихие шаги. Лёгкие и осторожные. Готфрид открыл глаза и лежал так, уставившись в потолок, не зная, чего ожидать.

Страх или же похоть погнали Эрику к нему, он так и не понял. Она внезапно оказалась в его постели, прижалась к нему всем телом, таким нежным и дрожащим… но от чего?

— Прости меня, Готфрид, прости! — горячо шептала она, обхватив его лицо ладонями, неумело целуя тонкие губы и покрытые жёсткой щетиной щёки. — Я очень боюсь. Я не хочу, чтобы они забрали меня, не хочу, чтобы это произошло. Я боюсь тебя потерять, я…

Теперь он понял, откуда этот трепет, поэтому сердце его забилось быстрее, а руки крепко обняли тонкое тело Эрики. И всё же разум и вера продолжали сопротивляться, тысячей голосов умоляя остановиться:

— Эрика… нельзя так… так нельзя…. - он уже плохо понимал, что говорит. — Не надо…

Но руки всё сильнее прижимали её, а сердце билось подобно грому, и он начал лихорадочно дрожать.

— Я люблю тебя… люблю… — шептала в ответ она, не обращая внимания на его слова. — Хочу быть только с тобой…

Готфрид уже плохо понимал, что делает, однако ночная рубашка Эрики полетела в угол, а сама она оказалась сверху, безумно желанная и столь же безумно греховная…

«Простите, герр Фёрнер…»

А потом они умерли. И родились заново, но уже совершенно другим существом.

Может быть кто-то сказал бы, что они стали ближе к Богу, однако у кого спросить, верно ли это? Одно точно: они стали намного ближе друг к другу.

И эта близость пугала вечно замкнутого и одинокого Готфрида. Страх что кто-то сможет влезть в его душу, а потом вырвать с корнем его чувства, предав его, был слишком велик. Он почувствовал себя незащищённым и ранимым. Словно открылся для выпада противника. Он отвернулся от Эрики, злясь на себя за эти дурацкие страхи, но ничего не мог с собой поделать. А она, перешагнув ту невидимую грань, которой разделены люди, крепко прижалась к нему, поклявшемуся её защищать. И казнить.

Всю ночь Готфриду снился сон. Сон был тёмным, с редкими отсветами огня в жаровне и стенах подземелья. В нём он пытал юную девушку, очень похожую на Эрику. Девушка кричала от боли, молила его о пощаде, говорила, что её оболгали. Ему было жалко, но он понимал, что если не добьётся от неё признания, то её отпустят. И тогда она продолжит вредить людям, или же другие, увидев слабость инквизиции, займут её место. Поэтому он тянул рычаг ворота. Поэтому он ломал её пальцы в тисках.

Трибунал удовлетворённо глядел на это. Герры судьи ждали признания, и вот она созналась во всём: в блуде, в колдовстве, в пожирании младенцев. Ей вынесли приговор, как всегда справедливый. Смерть на костре. И тогда она начала плакать и молиться пречистой деве. Она готова была умереть, но не хотела стыда и позора.

Её подняли и вывели прочь. Казнь проходила на площади, и всё время, пока оглашался приговор, она стояла на коленях и молилась. Палач уже готов был начать своё нелёгкое дело, но тут с крыши собора упал камень и зашиб девушку насмерть.

Готфрид проснулся.

О, Господи. Как чудовищно коротки порой бывают ночи. Ему снилась бамбергская дева. Когда-то это действительно происходило. Девушку, дочь привратника, кажется, обвиняли в блуде. Но после её смерти горожане признали, что она была невиновна.

Почему иногда нужно умереть, чтобы люди поверили тебе и перестали обвинять?

За окном только начало подниматься солнце, отблесками играя на куполах соборов и церквей, разжигая на крышах оранжевый пожар, наполняя улицы предутренним сумраком. По ним уже шли первые, одинокие прохожие. Кричали петухи и хлопали ставни, город начинал просыпаться.

Готфрид открыл глаза. На груди его лежала Эрика, тихо дыша во сне.

Открылся для выпада противника…

Снизу послышался решительный стук. А вот и он — выпад.

Готфрид перекрестился. «Господи, помоги нам сегодня выстоять…»

Это были двое солдат. Опухшие со сна рожи, начищенные до зеркального блеска доспехи.

— Сержант Айзанханг?…

— Да. Сейчас мы выйдем.

И захлопнул дверь перед их харями.

Они вышли через несколько минут, даже не успев позавтракать. К чему такая спешка?

Девушка была бледна, всё время молчала и почти не поднимала глаз, пока они шли до Труденхауса. Готфрид пытался шутить, легко и непринуждённо болтать языком, как в совершенстве умел Дитрих, однако внутри у него было холодно и пусто, а редкие фразы вываливались изо рта, как выкидыши из утробы. Много ли нужно, чтобы отправить Эрику на костёр? Один двусмысленный вопрос, один неверный ответ, и вот — исполняйте клятву, герр Айзанханг. Вас за язык стальными клещами не тянули, не вырывали с мясом ваше слово. Проклятие.

Стражники, между тем, никаких проблем с языками не испытывали. Они всю дорогу обсуждали некую Хильдегарду Кёлер. Сначала Готфрид решил, что это какая-нибудь известная на всю округу шлюшка, но из разговора он понял, что это была ведьма, которая на днях созналась в колдовстве.

— Посмотреть бы, как её казнят, — говорил один.

— Если повезёт, — отвечал ему второй, невысокий, но плечистый. — А то опять поставят в оцепление где-нибудь в стороне, так и помрёшь от скуки. Меня как-то раз так поставили, что я только лысины преподобных всё время и видел.

Чем их так заинтересовала казнь именно Хильдегарды Кёлер, Готфрид так и не узнал. Да и не до того было. Дорога до Труденхауса казалась дорогой на эшафот, настолько она стала коротка. Вот уже каменная ограда, кусок крыши над ней, стражники у ворот, заметив сержанта, приосанились, загрохотав железом, вытянулись.