Дипак Чопра - Владыки света

Пророк указал на небо, которое было темным еще более, чем из-за надвигающейся ночи, — огромная свинцовая туча опустилась почти до крыш небоскребов. Что странно, она не отражала яркий свет городских огней, а поглощала их своей мрачной массой.

— Почему у нас нет окончательного чистого света, на который мы имеем право? Я скажу вам почему. Это все ты — и ты — и ты. — Исмаил ткнул пальцем в первых попавшихся людей в толпе. — Вы все еще остаетесь полны тьмы. Но ведь это попросту эгоизм. Не эгоизм ли это?

Майкл находился достаточно близко от платформы, чтобы разглядеть на лице Исмаила вымученную, притворную убежденность. Это была прекрасная маскировка для насмешки, без сомнения, скрывавшейся за дешевой демагогией.

Толпа понемногу выходила из ступора; послышались отдаленные стоны, вероятно доносившиеся со стороны расположенной на задворках медицинской палатки. Остальная же толпа взревела: «Да!», как будто Пророк, унижая их, требовал от них покорности.

— А что нам делать с эгоизмом? — вопросил Исмаил, прижав микрофон к губам, словно собираясь его надкусить.

— Исторгнуть его!

— Что?!

— Исторгнуть его!

— Как нам разрушить все то, что сдерживает нас, не пуская в объятия небес?

«ИСТОРГНУТЬ ЕГО!»

— Я вас не слышу, — подстрекал он толпу, и та взорвалась одним кошмарным воплем бездумной покорности. Воздух был наполнен столь неистовой, столь сверхъестественной любовью, что Майкл почувствовал себя полностью отстраненным от всего человеческого в этой сцене. Он не был зол. Он не был испуган. Его лишь переполняло чувство некоего отрешенного удивления.

Пророк взмахивал руками, словно дирижер, и толпа в конце концов принялась петь, вопить и визжать только для того, чтобы производить шум. Сквозь визги до Майкла доносился голос Исмаила — мягкий, вкрадчивый, словно он шептал каждому из присутствовавших на ухо, обращаясь к нему одному.

— Мне нет дела до твоих поступков, до того, кто ты есть. Что ты пытаешься скрыть от меня? Что-то противоправное, аморальное, порочное, развратное? Свою старость? Чревоугодие? Мне нет дела. Ты должен исторгнуть из себя все это. Выпусти из себя всю тьму, дабы свет мог войти в тебя. Неважно, хочешь ли ты убить, испытываешь ли похоть или тешишь свое чревоугодие. Ты должен выбрать. Чья это земля — Бога или Сатаны? Ты никогда не придешь к ответу, не сделав этого, всего этого. Сделай это сейчас!

Предавшись собственным мыслям, Майкл вспомнил, — давно ли это было? — как Юсеф указал на извивавшиеся внизу вади и сказал, что Богу и дьяволу нужно иметь такое место, где они могли бы сражаться один на один. Теперь Исмаил отводил для этого целый мир.

Майкл осмотрелся вокруг. Кто-то исступленно пел, кто-то плакал, кто-то в экстазе упал на колени. Люди рвали на себе одежду и протягивали руки, пытаясь ухватить друг друга. Шагах в пяти он увидел свалку; шла всеобщая драка, чуть ли не поножовщина. До него донесся детский крик — долгий, пронзительный и несмолкающий. Мысль о том, чтобы причинить кому-нибудь боль, завладела умами всех и каждого: ненависть выиграла первенство среди прочих кандидатов на «исторжение».

«Нужно уходить отсюда!» Майкл стряхнул с себя грезы, но добрая дюжина рук уже держала его. Разъяренные лица источали злобу, изливавшуюся из уставившихся на него глаз. Он рванулся, пытаясь освободиться от пальцев, вцепившихся в его руку, плечи, шею. Он закричал, как зверь, пытаясь испугать наседавших, но на месте каждой из рук, от которой ему удавалось освободиться, возникали две новые. Очевидно, адреналин хлынул ему в кровь, так как он, не думая, вырвал свое запястье и въехал по двум первым попавшимся физиономиям. У одного из нападавших пошла носом кровь; он завопил и повалился навзничь. Вид крови ошеломил остальных, и они ослабили хватку на время, которого Майклу оказалось вполне достаточно, чтоб извернуться и нырнуть в толпу.

Преследовать его никто не стал — нападавшие удовлетворились тем, что выплеснули свою ненависть на другую случайную жертву. Открывшийся в толпе просвет позволил Майклу пробежать еще футов двадцать. Впереди он увидел угол уходящей к востоку Сорок Второй улицы. Нагнув голову, он ринулся туда, пробивая себе дорогу и молясь, чтобы толпа хоть чуть-чуть поредела. Он знал, что это вряд ли случится, но выбора у него не было. Платформа, с которой вещал Исмаил, отъехала, и его голос стих. Майкл не обратил на это никакого внимания. Он ткнулся головой во что-то массивное; это оказался грузный мужчина, столь увесистый, что Майкла отбросило назад. Он остановился, приготовившись встретить нападение.

Ничего не произошло.

Тяжеловес держал кулаки наизготовку, но при этом бросал вокруг взгляды, полные замешательства. — Выходи, не прячься! — закричал он. На его крик обернулись еще двое драчунов и двинулись к нему. Майкл находился от них не более чем в двух шагах, тем не менее все они сканировали окрестности злобными взглядами, совершенно его не замечая.

Какова бы ни была причина его невидимости, Майкл сумел ею воспользоваться. Он бросился прямо в середину троицы и прорвался сквозь нее. Ощутив столкновение, кто-то из них случайно ухватил его за рубашку, но Майкл без труда высвободился. То же самое произошло и при стычке с еще одной группкой, и еще одной. Свернув на углу, он побежал на восток, пока не достиг Пятой авеню. Так далеко сумасшествие уже не простиралось. Майкл почувствовал себя в относительной безопасности и перешел на шаг, понемногу успокаиваясь.

Непонятно почему, но, кроме ужаса от только что увиденного, у Майкла возникло пронзительное ощущение силы, почти столь же явственное, как тогда, у мусорника, когда он через бродягу отправлял свое послание. Это не был реальный мир. Он не управлял им с помощью случайных событий и сил, не подвластных его контролю. Нет, это была игра, игра, которую Тридцать шесть вели уже многие века. Майкл пока не знал, каковы ее правила, но он успел понять не так уж и мало.

Первое: вещи меняются вместе с ним.

Второе: зло слепо, и потому оно боится.

Третье: если он не будет бояться, то сможет остаться в игре.

Поначалу, с того момента как Майкл безрассудно ринулся в опустошенную деревню, не смущаясь даже тем, что неизвестная болезнь может поразить и его, он двигался без руля и ветрил. Все его бесстрашие представляло собой отчаянную попытку скрыть свой действительный страх.

Страх не только того, чего боятся здравомыслящие люди — в глубине души он понимал, что страх управлял всеми его поступками. Это была маска, не позволявшая ему видеть собственной силы.

А сила эта была ошеломляющей. Она могла сотворить мир посредством простого акта мышления, желания и жизнедеятельности. Соломон говорил ему об этом, да и не он один, но ему нужно было сорвать покров страха — в сущности, еще прежде, чем он его ощутил.