Александр Киричек - Водоем. Часть 1. Погасшая звезда

Юноша почему-то не ослушался, хотя ему безумно хотелось понять, куда идут прелестные созданья, рассмотреть, во что они одеты, какие у них наряды, какого цвета волосы, оценить грацию их походки, ведь до сих пор он имел возможность только осязать их тела, а видеть мог лишь весьма туманно, какими-то жалкими остатками бокового зрения. Но какая-то сила, более могущественная, неизмеримо более мощная, чем его мужская воля, заставила обратить взор на воду, а не назад, куда ушли недавние спутницы-соблазнительницы.

Дождь прекратился, поверхность пруда успокоилась, вода стала прозрачной, и вдруг, у берега, на мелководье, он явственно различил силуэты своих родителей, затем и их одежду, потом и лица. Они спокойно плавали, распластавшись под водой, взявшись за руки, будто маленькие детки; их довольно улыбающиеся глаза восторженно глядели в небо, внезапно проглянувшее солнечным светом сквозь пелену мрачных туч. Сергей стал кричать, но вместо чаемых «папа» и «мама» его рот прохрипел что-то невнятное, сиплое, беспомощно-дистрофичное и нечленораздельное — в самый неподходящий момент голос изменил, предал, покинул его. «Сынок, — спокойно проговорил отец, — не беспокойся, все хорошо. Мы видим небо, настоящее, прекраснейшее из всего, что может быть на свете! Посмотри наверх, подними голову! Там такое чудо! Ну, давай же!» Но поднять голову Сергей не смог — шея обратилась в камень. Он хотел подойти к воде и протянуть руку родителям, но все тело сковал невидимый стальной обруч, парализовавший суставы и мышцы. Он снова попробовал закричать, но вместо этого… проснулся.

Вся постель — простыня, пододеяльник, подушка, одеяло — все было мокрым от холодного пота. Такое с ним случалось регулярно, но редко, предыдущий раз — года полтора назад, когда болел гриппом. Но сейчас гриппа не было. Напротив, он ложился спать в прекрасном расположении духа и тела, конечно, прекрасном настолько, насколько позволяло его в целом пессимистичное мироощущение. А теперь был полностью разбит. Но худшее было впереди, и не просто худшее, а еще и прежде небывшее. Тело, его тело, которым он привык управлять и хладнокровно владеть, которое его никогда не подводило, вдруг стало дрожать. Сначала медленно завибрировали кисти и стопы, затем голени и локти, за ними — бедра и плечи и, наконец, волна дрожи охватила голову, и неприятно заскрежетали зубы: нижние задолбили по верхним и с каждой секундой все сильнее и сильнее… Через пару минут все тело тряслось, подпрыгивало, скакало, но неприятнее и болезненнее всего ощущалась зубная дрожь. В какой-то момент ему показалось, что зубы сейчас раскрошат друг друга, расколят один другой, растолкут сами себя в костную муку…

Однако, дрожь, достигнув апогея, быстро пошла на нет. Отчего она внезапно началась, почему так же резко закончилась — было совершенно не ясно. Но теперь он мог, наконец, подумать о смысле сна. Сон был редкостной красоты, яркий, насыщенный светом словно полотна импрессионистов, а эти девушки так пленительны и в то же время таинственны. Ясно, что раз он не увидел их лиц, раз ему не было позволено провожать их глазами, то они символизировали архетипическую фигуру Анимы. Но раньше Анима всегда являлась в одиночестве, откуда и зачем теперь возникла её немая сестра-соперница?

Сон, без сомнения, предвещал большие перемены, но какие? И, конечно, родители приснились нехорошо. Очень нехорошо. Раньше так они не снились… Интересно, а они уже приехали к бабушке? Он решил выкурить сигаретку на балконе — зачинался десятый час, значит, июньское солнце уже прогрело воздух, и он не замерзнет. А для гарантии неповторения приступа неплохо и сто грамм принять… Так он и сделал… Свежий воздух, теплая нега, распространившаяся по телу после рюмки коньяка, аромат «Кэмела», слегка затуманивший сознание, заставили переключиться на позитивные мысли — было утро субботы, впереди весь уик-энд и можно поехать на дачу, на Жуковское водохранилище, склеить там герлушку приятной наружности, охмурить её цитатами из Ницше, опьянить крымским «Мускатом»…

Звонок… Телефонный…

— Алло, слушаю вас! — не подозревая ни о чем плохом, стандартно произнес Костров-младший.

На другом конце линии замялись, повисла пауза…

— Я вас слушаю, говорите! — с долей раздражения требовал вестей Сергей.

— Это старший лейтенант Костров? — наконец-то оборвалась пауза на противоположном конце.

— Да, это я! Что-то случилось?… Кто вы?

— Это подполковник Чижиков, дежурный по институту. По поручению полковника Свешникова… Просили передать… Ваш отец, генерал Костров… попал в аварию…

— …Он жив?

— …

— Он жив? А мама? Его жена? Да не молчите же!!!

— …к сожалению, погибли на месте. Подробностей не знаю. К вам выехал полковник Свешников, он все расскажет. Примите мои соболезнования…

Короткие гудки.

В первые минуты в голове Сергея все смешалось, тело вновь перестало слушаться, точнее зажило отдельной от души жизнью — куда-то ходило, бесцельно и бессмысленно бродило, плавно перетекая из одной комнаты в другую, руки брали, тискали, подносили к глазам и обратно клали какие-то вещи, мысли же блуждали еще быстрее и хаотичнее, но он не ловил их, ибо та часть души, что ловит, сама пребывала в смятении. Но прошло время… Наконец, он оказался на кухне, взгляд упал и — о, чудо — задержался на лежавшей на столе записке: «Сыночка! У бабушки пробудем до завтрашнего обеда. В холодильнике котлеты и картошка — поешь. Поедешь на дачу — полей хотя бы огурцы. Если что — звони. С любовью, мама».

Он перечитал текст раз пять, но не обнаружил в нем ничего странного, ничего, что предвещало бы близкую смерть. Неужели она не чувствовала? Через минуту он оказался в родительской спальне. Постель аккуратно заправлена, на тумбочке две книги: папина «дежурная» — по психологии управления и вторая — мамина… Он не поверил своим глазам — вместо очередного дамского романа, которыми мама увлеклась с год назад и глотала их по штуке за неделю, на её тумбочке лежала его, Сергея, «Энциклопедия искусства». Странно, уж к живописи у неё не было мало-мальски заметного интереса. Он взял в руки толстый том, развернул на странице, где мамины пальчики оставили закладку. Интересно, про что она читала вчера вечером…

Боже мой, что же это? Как он мог не узнать? Как мог не вспомнить? Перед ним на блестящей лакированной бумаге предстали две девушки в причудливых позах, за ними — круглый пруд, окаймленным малахитовой зеленью кустов и деревьев, в пруду отражались барашки облаков, а выше всех и глубже всего была тонкая ультрамариновая полоска неба, прекрасного, далекого и недоступного как души тех, чьи тела забрала смерть…