Борис Сухачевский - Конец ордена

Позавчера НКВД проводило шмон у самого крупного в Москве барыги – скупщика краденого. Шмоном руководил не больше не меньше как комиссар госбезопасности. И золота, и драгоценностей нашли очень много. А вот сдали потом…

Арнольд Иванович точно знал, что сдали хоть и много, но куда меньше, чем должны бы. И значит, львиная доля изъятого прилипла к рукам того самого комиссара. За подобные штучки комиссару по нынешним временам полагалась вполне законная "вышка". Откуда доктор Арнольд Иванович прознал обо всем этом, было, разумеется, тайной, а по легенде, которую он придумал, узнал случайно от племянницы барыги, вполне честной девицы, каковую, племянницу, для пущей убедительности и прихватил с собой. В действительности – его, Виктора, то есть.

Комиссар проживал неподалеку от них, в хорошем доме на Самотеке. Вошли в подъезд, постучали в дверь.

Там, в двери, у комиссара глазок был. Увидел, что это всего лишь знакомый доктор с какой-то девчушкой – открыл сразу же. А девчушка с порога – в слезы:

— Отдайте, пожалуйста, что у дяди Пети отняли, дяденька комиссар!

Тот глаза выпучил – вроде как ничего не понимает.

Тогда ему доктор Арнольд Иванович доходчиво все объяснил. Девчушка-де из хорошей семьи, он как доктор эту семью давно и довольно близко знает. И о том, что родственничек их воровской барыга, ведать там не ведал никто. А вот после обыска этого…

После обыска нагрянул к ним вдруг фартовый люд. У них, у фартовых, свои, видно, людишки водились в самом НКВД, от которых те узнали, сколько золотишка было комиссаром сдано. Прикинули – не дураки, чай – а у барыги должно было быть минимум втрое против того. В задачке спрашивается: где остальные две трети?.. Решили, что их барыга у родни своей держал – и с ножом к горлу: либо золотишко с камешками немедля возвернете, либо девчушку свою найдете через день без головы, а голову отдельно пришлем в тортовой коробке с бантиком…

Комиссар белый весь, знает, что дело для него "вышкой" пахнет, однако за свое держится:

— Совершенно не понимаю, товарищ Серебряков, я-то здесь при чем?

Арнольд Иванович ему – вроде как даже с сочувствием:

— Да при том, при том, Пал Аркадьич! Когда и после таких угроз бандиты своего добра не получат – смекнут, к чьим рукам оно прилипло. А мы-то с вами, Пал Аркадьич, оба это хорошо знаем, не так ли? И если девчушка из-за этого погибнет безвинно – я, поверьте, не стану молчать.

Затрясло комиссара мелкой дрожью. Как лист осенний прошелестел:

— Не губите, товарищ Серебряков…

— Да я и не собираюсь вас губить, — спокойно сказал Арнольд Иванович. — Другой, право, заботы нет, как вас губить. У вас и выход есть – проще не придумаешь. Прямо сейчас отдайте все этой девчушке, а она, когда воры к ним в дом снова заявятся, все им и отдаст – мол, нашла случайно вчера в подполе. И сама жива останется, и на вас никакого намека. По-моему, единственное разумное решение, так что уж давайте, Пал Аркадьич, а не то…

— Да, да, конечно!.. Сейчас!.. — Комиссар метнулся в комнату, не было его довольно долго, наконец вынес большой узел, протянул его трясущимися руками: – Вот, товарищ Серебряков. Слово большевика – здесь все до грамма!.. Но только – заклинаю вас!..

— Все в порядке, — невозмутимо отозвался Арнольд Иванович. — Можете не тревожиться, поскольку все разрешилось самым наилучшим образом. С вашей стороны это было разумно. Держи, Катюша. — И он, как пустяковину какую-нибудь, протянул тяжелый узел этой самой Катюше (Виктору, стало быть). — Не извольте гневаться, Пал Аркадьич, за поздний визит. Желаю здравствовать.

Комиссар закивал, но произнести ничего не мог – все еще трясся. Оставив комиссара трястись в одиночестве, они покинули дом.

Лишь когда у себя на Мясницкой вывалили содержимое узла на стол – там было, наверно, с полпуда и золотых вещей, и перстней да серег с каменьями – Арнольд Иванович с облегчением вздохнул:

— Ну вот, теперь, похоже, послезавтра сполна расплатимся, пускай приходят. — И лицо его только сейчас из серого, землистого стало обретать живой цвет.

…Ах, слишком рано он возрадовался!..

Если б знать, если б только знать!..

На другой день, вернувшись из школы, Виктор еще прежде, чем вошел в дом, каким-то чутьем самому ему непонятным вдруг учуял беду…

Потом уже, когда вошел… Все стало ясно сразу!

Квартира выглядела так, словно по ней прокатился ураган. Все было перевернуто вверх дном, ящики письменного стола торчали наружу, паркетины местами выдраны, бумаги и книги валялись на полу. А главное – сейф был распахнут и внутри него зияла черная пустота. Ни денег, лежавших в нем раньше, ни тем более узла с драгоценностями, разумеется, там не было.

Это после он понял, как все могло произойти. Воры, верно, о чем-то догадывались и следили за домом комиссара. А когда увидели выходящего из комиссарского подъезда Арнольда Ивановича и девчушку с тяжелым узлом, проследили и за ними. Как они с Арнольдом Ивановичем были в тот вечер на радостях неосторожны! Как могли два орденских архангела не почуять слежки за собой?!.. Но еще прежде, чем он обо всем этом подумал, только одно слово крутилось в голове. Это слово было: "Погибли!.."

И то же самое: "Погибли!" – было в глазах у Арнольда Ивановича, когда тот вечером вернулся со службы… Нет, вслух он говорил, что время еще есть – к завтрашнему дню, когда те двое придут, еще что-нибудь придумается, но лицо у него снова сделалось землистым, и: "Погибли! Погибли! Погибли!" – не переставало читаться в глазах.

Виктор сказал, что завтра добудет наган, тогда они смогут за себя постоять.

— Да, да, наган – это хорошо, — рассеянно отозвался Арнольд Иванович. — С наганом мы уж – как-нибудь… Впрочем, — сказал, — утром ты в школу ступай, они придут только вечером. Может, еще и без нагана обойдется…

А ведь знал наверняка, что визит состоится не вечером, а утром. Просто берег Колобуила – сейчас-то он, Виктор Арнольдович, это ясно понимал…

Но тогда ему поверил и утром ушел. Не в школу, понятно – не до нее. Ушел наган добывать.

Наган-то имелся – еще будучи Федулой он его во время облавы на Сухаревке под кустами нашел. Тогда же его на другом конце города, завернув в промасленную бумагу, в земле и зарыл.

Место, где зарыл, отыскал сразу, потому что в свое время ножом сделал метки на трех деревьях, между которыми оружие было закопано. Только, несмотря на промасленную бумагу, наган совсем заржавел. Часа три ушло у Виктора на то, что отчищал его керосином и маслом оружейным смазывал. Поскольку вокруг был глухой лесопарк и вокруг ни души, Виктор даже рискнул наган опробовать – пальнул по шишке на дереве один раз. Шишку не сбил – промазал; но револьвер работал вполне исправно.