Борис Сухачевский - Конец ордена

Мазь для ушей Федьке нужна была, как мартовскому зайцу клизма. Это Минька придумал: раз он Федуло – значит, и "надуло".

Но Бежевому говорить этого он не стал, а лишь сказал – голосом на всякий случай уже не грубым, а слезно жалостливым:

— Вы мне, дядечка, лучше рупь дайте – я сам чего надо куплю… (Про себя же подумал: "А вот проверим, какой ты добренький!")

Гляди ж ты!..

— Держи, — сказал Бежевый, и рублевка очутилась у Федьки в руке. — А мазь все-таки – пошли, дам, — добавил он. — Да не бойся ты, доктор. Читать-то умеешь?

— Ну – так… — ответил Федька неопределенно. Вообще-то он читать умел, даже выпуски про Шерлока Холмса читал втихаря, но скрывал это от остальных мазуриков, чтобы не засмеяли.

— Тогда читай. — Бежевый протянул ему какую-то небольшую бумаженцию.

На ней было написано: "Доктор Серебряков Арнольд Иванович. Мясницкая, 8, вход со двора. Прием с 2 часов дня до 6 часов вечера".

— Так что не бойся, пошли, — сказал Бежевый. — Заодно и борщом горячим накормлю.

Если по правде, то уже месяца два у Федьки в брюхе горячего не было, ежели тепло и потреблял, так только через спину, от этого котла. Да и бумажка, что он доктор, все-таки успокаивала…

Эх, все одно пропадать! А с борщом в брюхе – глядишь, выйдет еще и побарахтаться малость… Так думал Федуло, уже шагая за Бежевым, держась, понятно, чуть на расстоянии, потому что был с понятием: не дело для доктора рядом с мазуриком по городу идти.

…Хоромы на Мясницкой у доктора были прямо буржуйские. Имелась даже ванная с беломраморным корытом. Федуло слыхал про такие: краник повернешь – и нб тебе сразу же горячая вода, потому что титан уже растоплен и впрок, не жалея угля, ту воду греет.

В ванную Бежевый завел его не случайно.

— Тебя, — сказал, — эдакого-то чумазого и на кухню пускать нельзя. — Ты давай-ка, братец, сперва… — Сам пустил горячую воду, мочало и мыло хорошее, цветочное принес да шмотки какие-то – не новые, но вполне чистые. — Как отмоешься, — сказал, — переоденься. А старое положишь сюда, в мешок, — еще сгодится.

Тоже оказался с понятием: не выкидывать же старое шмотье. Эта душегреечка, хоть и вся в смоле, а уже вторую зиму его, Федьку, спасала.

За понятие Федька его отблагодарил тем, что отмыл себя без обмана. Чуть не весь кусок мыла извел, даже голову помыл, чего уже года полтора не делал. А мочалом – только что кожу с себя не содрал заживо.

Сам чистый, в чистом тоже шмотье, почувствовал себя Федька-Федуло прямо ни дать ни взять буржуём. А горячим борщом уже тянуло из кухни. И по запаху не ошибешься: с мясом был тот борщец!..

Вот что, правда, малость удивило: никакой прислуги у этого буржуя, Бежевого, в квартире его буржуйской не имелось. И борщ сам наливал, и хлеб резал сам. Зато как резал! Каждый ломоть в два пальца толщиной! Это по теперешним-то карточным временам!..

Однако счастье такое свалилось на него, на Федьку, оказывается, все-таки не задаром. Когда уже дохлебывал борщ, Бежевый (хоть он плащ свой и снял, но Федька про себя называл его так же, как окрестил с самого начала), — так вот, этот Бежевый вдруг сказал:

— Ухо я тебе, Федор, сейчас подлечу; только помощь мне твоя потом потребуется. А за это и впредь столоваться у меня будешь. И деньжат буду тебе немного подбрасывать, по трешнице, скажем, в неделю… А надобно мне только одно – чтобы ты проследил за одним человечком…

У Федьки в голове промелькнуло: неужто фартовый он, этот Бежевый? А его, Федулу, никак, в наводчики хочет приспособить… Для любого мазурика счастье, а ему отчего-то колко стало на табурете… Хотя – за еду каждодневную, да еще за деньги, коли не врет…

…Нет, не сходилось: ни один фартовый такого бы сроду не выдумал. Если бы за каким-нибудь барыгой следить – такое бы запросто; а тут… Зачем бы настоящему фартовому понадобился этот блаженный?

Федька его хорошо знал. Да и вся Сухаревка знала. Умом он был тронутый, а на пропитание зарабатывал тем, что торговал китайскими бумажными шариками. Звался за глаза Чокнутый. Какой с него, с убогого, фартовому человеку мог быть интерес?

Ну а Федулино дело вовсе даже и делом не назовешь. Сиди, как прежде, грейся у своего котла, только не забывай втихаря за Чокнутым все время приглядывать. А вечером возвращайся на Мясницкую к Арнольду Ивановичу, докладывай, что там нынче было с этим Чокнутым, и получай свою тарелку борщецкого с мясцом да еще рупь в придачу.

Чудеса!.. При таком довольствии, да еще, в общем, ни за что, он, Федька, эту зиму уж точно перекантуется!..

А может, и не фартовый этот Арнольд, а вовсе даже легавый? Тогда, коли мазурики часом узнают, к кому он по вечерам захаживает, живым, поди, утопят в том же котле. Не то что зиму не переживешь – и до зимы-то навряд ли дотянешь, тут уж никакой борщецкий не спасет. Так что умом думай, Федуло, коли вправду жить хочется…

Он и думал, вымазывая тарелку с остатками борща ломтем хлеба.

Бежевый тем временем посмотрел в окно, откуда просматривался весь двор, и вдруг вид у него стал хмурый.

— Похоже, придется прервать наш разговор, — сказал он. — Ступай-ка ты покуда в кабинет и закрой хорошенько дверь. После поговорим.

Федька перед тем, как встать, тоже глянул в окно и увидел, что через двор к подъезду идет однорукий, пустой рукав телогрейки был засунут в карман. На душе сразу стало совсем погано, потому что этого однорукого он знал – кто-то на Сухаревке тайком ему показывал.

То был бандюга-одиночка, который звался Клешня, — пожалуй, самый страшный человек из всех, о ком Федька-Федуло был когда-либо наслышан. Поскольку уцелевшей своей клешней (давшей ему и прозвище) стрелял через карман из нагана без раздумий и всегда без промаха. Делал это обычно, когда бывал трезв, ибо трезвости в себе не переносил, от нее становился злым, как дьявол. Если на Сухаревке углядывал Клешня, что у кого-то кошелек с деньгами – всё, можно тому гроб заказывать. Зато сам Клешня к вечеру будет пьяный и безопасный до следующего утра.

— Если к вам – не открывайте ему, дяденька, — предупредил Федька.

Но тот на него, на Федьку же, и озлился:

— Я тебе что сказал? А ну марш в кабинет! — С этими словами крепкой ручищей схватил его за плечо, проволок по коридору, запихнул в какую-то комнату с книжными шкафами и закрыл за ним дверь.

В ту же минуту во входную дверь позвонили, и Бежевый пошел открывать.

Федька сжался, притих, ожидая, что сейчас громыхнет выстрел…

Выстрела, однако, не последовало. Федька-Федуло прильнул ухом к двери и услышал хриплый голос Клешни:

— Вольницкий, не узнаёшь?.. Вспомни, вспомни питерский университет… Ну, теперь узнал? — И что-то добавил не то на немецком, не то на французском.

— Я сразу тебя узнал, Долин, — сказал Бежевый. — Что ж, давай проходи.