Глен Дункан - Последний вервольф

— Ты знал об этом? — спросил Эллис.

Я очень осторожно покачал головой. Он облегченно вздохнул — ну конечно, если бы я знал, у меня наверняка не получилось бы это скрыть, а это значило бы, что в ВОКСе утечка информации. Он покрутил головой, чтобы снять напряжение, сделал пару глубоких вздохов и выпрямился, глядя прямо на меня.

— Я кажусь тебе злобным ублюдком, — сказал он. — Здесь даже в воздухе что-то такое витает. Наверное, мне сейчас полагается на тебя помочиться или что-нибудь в этом духе.

Его длинные ловкие пальцы обладали той отталкивающей подвижностью, которую иногда можно заметить у виртуозных гитаристов.

— Не беспокойся, я не собираюсь ничего такого делать. Просто хочу на тебя посмотреть, прежде чем мы… Ну, закончим это. Последнее «ура», знаешь, — он выглянул в окно и пробормотал: — Господи, ну и погодка.

Несколько секунд мы молча наблюдали за кружащимися снежными хлопьями. Потом Эллис повернулся ко мне.

— Сказать по правде, — произнес он, — ситуация неоднозначная. Теперь все неоднозначно. Ни то, ни се. Не мораль, а каша. Нет, все более-менее нормально, все идет своим чередом… Вспомни того парня… как его… Фрицл? Который много лет насиловал свою дочь в подвале. Мы же его на самом деле не осуждаем. Мы знаем, что есть психология, есть какие-то причины . Это за гранью добра и зла.

Я услышал, как Мадлин переключила душ на массажный режим. В голове промелькнула мысль, что Эллис под действием наркотиков. Его лицо покрывала испарина.

— Нам повезло, — продолжал он. — Мы нашли тебя. Французский агент следил за подозреваемым и вдруг обнаружил, что подозреваемый следит за тобой. Мы думали, ты все еще в Париже.

Собрав остатки воздуха в груди, я еле слышно выдавил:

— Что же ваш агент меня не убил?

— Ну что ты, Джейк. Ты — добыча Грейнера. Сам знаешь. Вся Охота это знает, весь ВОКС. Это как пять Столпов Ислама.

Теперь я ощущал одновременно ноющую пронзительную боль в животе и колющую — в кишечнике, острую темно-красную пульсацию в затылке и рвотные позывы. Я приподнялся на локте и отрыгнул, что в моем состоянии было почти чудом.

— Не стану врать, — сказал Эллис. — Мне будет жаль, когда ты умрешь. Не люблю закаты — по крайней мере, закаты эпохи .

Его рука наткнулась на чулок Мадлин, который валялся на кровати. Он лениво подцепил его своими белыми, ужасающими, похожими на спаржу пальцами и, кажется, наконец сообразил, что тут творилось прошлой ночью. Это было на него не похоже. Я вспомнил, как Харли описывал Эллиса: «У него потрясающе извращенное мышление. Его понимание вещей не укладывается ни в какие рамки, не пытайся понять его логику. Когда имеешь с ним дело, нужно помнить, что он наполовину психопат».

— В литературе это называется развязкой, — сказал Эллис, отбрасывая чулок. — Вы с Грейнером сойдетесь лицом к лицу, и он поймет, что если убьет тебя, то потеряет смысл жизни и себя самого. И он тебя отпустит. Мы с ним об этом говорили. Он не исключал такой возможности.

Пока он трепался, я мысленно перебирал выходы из сложившейся ситуации. И совершенно некстати (я же говорил, что Бог, может, и мертв, а вот ирония жива) усмотрел во вчерашней позе Мадлин намек на содомию. Действительно, юмор освещает даже самый темный погреб.

— Но все-таки исключил, — почти пропищал я.

— Конечно, исключил. Всесторонне рассмотрел, взвесил и исключил. Сыновний долг победил.

Сыновний долг. Сорок лет назад я убил и сожрал отца Грейнера. Ему тогда было десять. Они всегда оказываются чьими-то отцами, матерями, женами, сыновьями. Это проблема, если ты убиваешь и жрешь людей. Одна из проблем.

— Какой позор, — пошутил я. Эллис не засмеялся. (Харли говорил, что он не смеется . Не в том смысле, что не умеет, а в том, что больше не видит в жизни ничего смешного. Он уже перешел эту грань.)

— Согласен, — откликнулся Эллис. — Это несмываемый позор. Но, к сожалению, решаю не я.

С потрясающим опозданием я задался вопросом, а что он вообще тут делает, если не собирается всадить в меня серебряную пулю или отрезать голову. Этот вопрос не давал мне покоя — вернее, не давал покоя той части меня, которая не была занята непосильной задачей наполнить легкие кислородом и при этом не сдохнуть от боли.

Кто-то постучал.

— А вот и твой завтрак, — сказал Эллис. — Приятного аппетита.

Он поднялся, снова перешагнул через меня и открыл дверь. Я услышал его голос откуда-то сверху:

— Занесите, пожалуйста, в номер.

Молодой человек с блестящими от геля волосами и в фирменной ливрее «Зеттера» внес в комнату огромный поднос с классическим английским завтраком.

— Колики, — прохрипел я. — Все отлично. Просто поставьте на кровать.

Когда я позвонил Харли, его телефон был выключен, что означало одно из двух: либо он в штабе ВОКСа, либо мертв. Я не мог отделаться от мысли, что его разоблачили. Через час после ухода Мадлин (большую часть завтрака я беспомощно провалялся на кровати, в то время как Мадлин с педантичной жадностью выбирала самые лакомые кусочки — все равно она позволяла себе жареное не чаще раза в месяц) я пришел к выводу, что визит Эллиса имел одну цель: заставить меня поверить в историю, как именно меня нашли. Извращенная психика и, вероятно, действие наркотиков не позволяли даже предположить, что у него на уме. Но в словах «Нам повезло. Мы нашли тебя» явно слышалась фальшь. Единственным осмысленным мотивом ВОКСа было поддержать иллюзию, будто прикрытию Харли ничего не угрожает. Что, разумеется, означало прямо противоположное.

Следующие несколько часов я провел, лежа с холодным компрессом на лбу и стараясь не напрягать все, что ниже пояса. Новости CNN, мелькавшие на плазменном экране, создавали необходимый белый шум. Я равнодушен к любым новостям: газетным сплетням, экстренным выпускам, сообщениям из горячих точек. Когда живешь так долго, ничто не ново. А новости — это ведь что-то новое ? Через сто лет понимаешь, что есть только глубинные исторические циклы, которые повторяются раз за разом — с поправкой на приметы эпохи. Я на стороне Йейтса и его временных спиралей. Даже создатели «Новостей» понимают, что их материал уже устарел — и потому делают выпуски все более безразмерными, пытаясь придать им хоть подобие свежести. Программа «Вам слово» — последняя идиотская придумка телевизионщиков. Диктор зачитывает электронные письма зрителей: «Стив из Беркенхеда пишет: „Наши иммиграционные законы вызывают смех у всей цивилизованной общественности. Лозунг „Накормим весь мир“ просто абсурден…“.» Я еще помню времена, когда это меня раздражало или хотя бы развлекало, когда демократия, перебудоражившая Запад, превратила каждого блогера в политического критика и каждого пустоголового фашиста — в тайного революционера. Но теперь я ничего не чувствую — только спокойную отстраненность. На самом деле новости внушают мне постапокалиптическое настроение: как будто я сижу в одном из миллионов пустых домов (а за окном дюны, в которых копошатся насекомые размером с автомобиль), смотрю видео о событиях, которые когда-то кому-то казались важными, и гадаю, каким же идиотом надо быть, чтобы во все это верить.