Глен Дункан - Последний вервольф

Модельный мальчик в тренче стоял в двадцати ярдах, повернувшись ко мне спиной и держа левую руку в кармане. Либо в меня стрелял он (и теперь намеревался покончить с собой, поймав ответную пулю), либо кто-то еще. В этом случае парень — клинический идиот, раз еще не сообразил, что тут творится. Вся картина напоминала обложку альбома восьмидесятых: резко очерченный силуэт в пальто, снег и припаркованные то тут, то там автомобили. Я почувствовал искушение окликнуть его, хотя один Господь знает, что бы я мог ему сказать. Возможно, слова любви: неизбежная смерть наполняет человеческое сердце нежностью к ближнему.

Сложно сказать, сколько он там простоял. Время не нарушало статику картины, давая ход только мыслям… Неиспользуемый вход в известный лондонский банк в мгновение ока превратился в общественный туалет; низменные животные инстинкты легко возобладали над разумом; цивилизация стремительно катится в манихейский тупик, человек превращается в зверя… Неожиданно парень повернулся и направился прямиком ко мне.

Я вскочил и снова прижался к стене. В голове беспорядочно метались мысли. Если мы сойдемся в рукопашной, кукольный мальчик не протянет и трех секунд, но насколько я мог судить, дело к этому не шло. От пересечения с Коллингэм-роуд меня отделяли тридцать ярдов, четыре припаркованные машины и пара старомодных телефонных будок на углу. Рискованно. Но в дверном проеме, безо всякого оружия, меня можно было брать голыми руками.

Тем временем красавчик с модельными скулами, по которым прямо-таки тосковал мой кулак, сократил дистанцию вдвое и снова остановился. Несколько секунд он стоял, чуть нахмурившись, словно забыл, зачем шел. А затем, именно в тот момент, когда я уже собрался открыть рот для вопроса «Парень, какого хрена тебе надо?», опустил руку в карман и медленно вытащил «Магнум» с глушителем — махину такого веса, что я даже засомневался, сможет ли он ее поднять и прицелиться. Он улыбнулся мне — большой чувственный рот с белоснежными зубами на худом лице прекрасно смотрелся в сочетании с темными, подведенными тушью глазами — а потом неожиданно твердой рукой поднял оружие и направил прямо на меня.

Пока мозг дрейфовал, тело пришло в боевую готовность. Я еще не сообразил, что делаю, а уже согнул ноги в коленях, словно для прыжка (снова явился огромный призрачный силуэт волка, носитель совершенно бесполезной сейчас памяти), выбросил руки вперед и расставил пальцы. В голове метались обрывки сущего бреда: стыдно не увидеть первые крокусы, если бы только была жизнь после смерти, но нет — лишь рот, забитый землей, далее — ничто…

Рука парня, прошитая пулей, дернулась. Брызнула кровь. Пистолет полетел на землю. Парень коротко взвизгнул, сделал пару шагов, пошатываясь и зажимая запястье здоровой рукой, и рухнул на колени в снег. В его лице, меньше всего похожем на трагическую маску, читались смущение и разочарование, рот беспомощно раскрылся. На нижней губе повисла ниточка слюны (образ, безмерно растиражированный современной порнографией) — вытянулась, оборвалась, упала… Пуля прошла через ладонь, слегка задев вены. Если бы я перегрыз ему срединный нерв, последствия были бы куда серьезнее, но, учитывая хирургическую аккуратность нынешних пистолетов, парню ничего не грозило. Он присел на пятки и обвел землю мутным взглядом, будто искал слетевшую шляпу. Магнуму он уделил столько же внимания, как если бы это была пачка сигарет.

Посыл снайпера был предельно ясен: «Если я сумел прошить руку твоего дружка с такого расстояния, мне ничего не стоит в любой момент продырявить и тебя». Словно мы вели беседу, и эти слова были тихо сказаны мне на ухо.

— Кто ты? — обратился я к парню.

Он не ответил, только поднялся, морщась и баюкая раненую руку. Боль превращает конечность во что-то непомерно большое, горячее, требующее немедленного успокоения. Парень осторожно наклонился, подобрал Магнум и убрал в карман пальто. Затем, по-прежнему не говоря ни слова и даже ни разу на меня не взглянув, отвернулся и побрел прочь.

Я был уверен, что правильно оценил уровень риска и моей временной безопасности, но мне пришлось приложить огромное усилие, чтобы покинуть убежище дверного проема. Я сделал три шага и остановился. Перед мысленном взором тут же возник снайпер, наблюдающий за мной через прицел, и я не удержался от улыбки — ибо любое взаимопонимание доставляет своеобразное удовольствие. Я спиной ощущал все то огромное ледяное пространство, которое в любую секунду могла прорезать серебряная пуля. Запах летящего снега казался благословением небес, поскольку за время лежания под дверью я успел собрать на свою шкуру все ароматы чертова старого писсуара. Я сделал четвертый шаг, пятый, шестой… Десятый. Ничего не произошло.

Теплое покалывание в затылке не исчезло, но я без происшествий добрался до Глачестер-роуд и на кольцевой сел на последний поезд до Фаррингдона.

Пока я был в метро, Харли пытался мне дозвониться, а потом оставил сообщение. Он благополучно добрался до «Основ».

Сейчас уже трудно представить, что в 1965 году — году, когда я спас Харли жизнь — вовсю бушевала сексуальная анархия. Демонстрации против войны во Вьетнаме, объединившие девушек и молодых людей, высвободили эротический потенциал политических акций. Из печати вышла нарушавшая все табу «Американская мечта» Нормана Мейлера. На обложках американских журналов красовалась Бриджит Бордо. В Англии приобрели печальную известность имена детоубийц Майры Хиндли и Иэна Брейди. Если и нельзя было сказать «Началось», то вполне можно было — «Начинается».

Теперь сложно думать иначе, но подобный образ мыслей — уступка популярной истории. Факты верны, но их интерпретация ошибочна. 1965 год, как его представляет нынешнее поколение, в действительности наступил только в 1975-м. И даже к этому времени произошедшее с Харли в ту далекую ночь продолжало повторяться. Оно повторялось десять, двадцать, тридцать лет спустя. И сейчас тоже.

Кузница Вейланда — пятитысячелетний мегалитический курган в долине Уффингтон, в миле восточнее деревушки Эшбери, на юго-западе от холма Белая Лошадь в местечке Беркшир-Даун. Скрытый маленькой рощей, он располагается всего в пятидесяти ярдах от Риджвея — дороги из известняка, которая повторяет изгибы местных холмов. Представители рода homo sapiens пользовались ею четверть миллиона лет — сперва опираясь на костяшки пальцев, потом приняв более приличествующее вертикальное положение.

Согласно старой легенде, если оставить у кургана лошадь и положить на придорожный камень монетку, лошадь подкует сам Вейланд — мифический кузнец из пантеона старых саксонских богов. И в наши дни туристы карабкаются на холм Белой Лошади, фотографируются, гуляют в округе, отчего-то понизив голоса — и не задерживаются там сверх необходимости. В любую погоду камни кургана так холодны, будто пару дней пролежали в морозилке. Ночью место просто вымирает.