Дэн Симмонс - Двуликий демон Мара. Смерть в любви

Потом я поворачиваюсь к сержанту и кричу:

— Где лейтенант Холл?

Меня обдает запахом спиртного.

— Он пошел назад, сэр! Туда, где укрывается рота «С». Какого черта они не идут к нам на подмогу, как было приказано? А, сэр?

Я отмахиваюсь от вопроса.

— Мы будем удерживать этот участок окопа, пока нам не пришлют подкрепление или не прикажут отступить, — кричу я. Все пятеро мужчин собрались около меня. Двое погибли несколько секунд назад, когда к нам залетела граната с более коротким запалом, чем они думали.

Я обвожу взглядом лица бойцов. Они понимают, что мой приказ равносилен смертному приговору, но не выказывают никакого возмущения. Двое отходят к углу, где траншея круто поворачивает справа от нас. Другие двое отходят к углу слева. Сержант начинает снимать патронташи с убитых.

— Боеприпасов не хватит до вечера, — говорит он. Мне хочется сказать что-нибудь воодушевляющее — ну там «мы продержимся» или «хватит до прибытия роты „А“», — но просто киваю и иду по траншее, помахивая тростью, а по пути останавливаюсь, чтобы подобрать упавшую под ноги немецкую гранату и швырнуть обратно. Артиллерийский огонь с обеих сторон, направленный на наш участок неглубокого окопа, не стихает, а, наоборот, усиливается. Когда я поднимаю голову и оглядываюсь, один из двух рядовых на нашем левом фланге корчится на земле, держась за пах, превратившийся в кровавое месиво. Его товарищ смотрит на него выпученными от ужаса глазами. С правого фланга доносятся крики на немецком… немцы!.. и стоящий там младший капрал выпускает семь пуль одну за другой. Такое впечатление, будто он молится, но, подойдя ближе, я начинаю разбирать слова литании, произносимой дрожащими сухими губами: «Отдал бы сейчас правое яйцо за „льюис“… Отдал бы сейчас правое яйцо за „льюис“… Отдал бы сейчас правое яйцо за „льюис“…» Он делает еще три выстрела и перезаряжает винтовку.

Похлопываю младшего капрала по плечу и иду обратно на левый фланг, почти ожидая, что вот сейчас люди в сером спрыгнут с бруствера или выбегут из-за угла и заколют меня штыками, прежде чем дойду до сержанта. Помахиваю тростью и тихонько насвистываю. Я очень счастлив.

Моя ладонь лежит на прохладных мраморных перилах балкона. На мне один только шелковый халат, тихо шелестящий при каждом движении. Ветер продолжает крепчать, мерцающие верхушки деревьев в темноте похожи на гребешки волн, гонимых шквалистым ветром.

— Иди ко мне, — тихо зовет она из комнаты.

Взглядываю через плечо на колеблемый сквозняком полог кровати, озаренный тусклым светом камина.

— Сейчас. — Я по-прежнему мечтаю о сигарете.

Она не ждет. Слышу шорох длинного платья-сорочки, и Прекрасная Дама становится рядом у балконной ограды. Звездный свет очерчивает нежную скулу и мягко отблескивает в спутанных волосах. Ее глаза влажно сияют. Она накрывает мою руку своей, и я чувствую одновременно тепло ее ладони и прохладу мрамора.

— Это нечестно, — говорю наконец.

— Ты о чем, любимый?

Я не смотрю на нее.

— Нельзя склонять мужчин к любовному акту, чтобы отнять у них жизнь.

Мне кажется, я почти слышу насмешку в молчании Прекрасной Дамы, но когда, наконец, поворачиваюсь к ней, на потупленном лице ничего не вижу. Чувствую, как дрожат ее пальцы на моей руке.

— Разве можно отнять — давая?

Я убираю руку и перевожу взгляд на темный лес.

— Софистика.

— Чего еще можно ожидать от… аллегории? — Она говорит шепотом, и далекий раскат грома почти заглушает слова.

Я резко поворачиваюсь и хватаю ее за горло. Шея такая тонкая, что умещается в одной руке. Слегка надавливаю, и у нее пресекается дыхание. Прямо под кожной перепонкой между моими напряженными большим и указательным пальцами находятся хрупкие хрящи гортани. Глаза расширяются в нескольких дюймах от моих глаз.

— Хочешь познать вкус смерти? — шепчу я ей в лицо.

Прекрасная Дама не сопротивляется, хотя своей крепкой хваткой я перекрываю ей дыхание и кровоток.

Ее руки опущены вдоль тела. Если она попробует поднять руку, чтобы оцарапать или ударить меня, наверняка сверну шею, как цыпленку. Она не сводит с меня пристального взгляда.

— Разве Смерть может умереть? — шепчу я в маленькое ухо, потом отстраняюсь и смотрю в ее лицо. Залитое звездным светом и обескровленное, оно кажется фарфорово-белым. Темные глаза отвечают на мой вопрос вопросительным взглядом.

— Черт! — Обругав себя, я отпускаю ее. Она не подносит к горлу маленькие руки, но я слышу ее затрудненное дыхание и вижу красные пятна, оставленные моими пальцами. Ветер стихает так же неожиданно, как поднялся.

— Черт, — повторяю я и целую Прекрасную Даму.

Ее влажные губы раскрываются, и мы словно сдаемся на милость друг другу. Такое же блаженное ощущение, наверное, испытываешь в секунды свободного падения с высоты, до сокрушительной встречи с землей. Она наконец поднимает руку и медленно, неуверенно подносит трепещущие пальцы к моей шее сзади. Она тесно прижимается ко мне, и я чувствую ее бедра и мягкий живот под двумя слоями тонкого шелка, разделяющими нас.

Наш поцелуй заканчивается, когда у меня начинает кружиться голова. Прекрасная Дама откидывает голову назад, словно пытаясь отдышаться или справиться с головокружением. Я подхватываю ее на руки — отороченная кружевом сорочка соскальзывает с левой груди, обнажая нежно-розовый сосок, — и несу с балкона в комнату.

Химические снаряды издают в полете не такой звук, как фугасные, а что-то вроде покашливания — примерно с таким звуком туповатый лавочник прочищает горло, желая обратить на себя внимание.

— Газы! — орет сержант, и мы торопливо вытаскиваем из наших вещмешков противогазные маски. Я натягиваю свою и неловко вожусь с неудобными ремешками. Это очень несовершенная громоздкая конструкция, состряпанная из армейской парусины, толстых слюдяных окуляров и цилиндрической коробки с тиосульфатом натрия. Она сидит на голове неплотно, и я лихорадочно затягиваю ремешки, чтобы щелей не оставалось. Когда-нибудь обязательно изобретут нормальную противогазную маску, но сейчас моя жизнь зависит от этой уродливой штуковины.

Мы с сержантом тревожно оглядываемся вокруг: бесцветный газ или нет. Последнее время немцы пускали в ход огромные количества слезоточивого газа, но он раздражающего действия, а не смертельного, и его белые облака хорошо видны, пока не рассеиваются. В последний год стали гораздо чаще использовать смертельные газы, хлорин и фосген. В госпитале я видел результаты немецких военных экспериментов с соединениями этилена и хлорида серы — так называемым горчичным газом, или ипритом. Несколько недель назад боши, раньше выпускавшие газы из баллонов, стали начинять ими снаряды.