Юрий Леж - Черный дом

— Отчего ж не выпить? Выпить можно, — сказал Воронцов, сообразив, что никакой это не розыгрыш, а на глазах трезвеющий офицер и в самом деле до истерики, до испачканного исподнего боится унтера-штурмовика.

Капитан, вымещая злость за свое потерянное лицо и одновременно стараясь услужить, с силой пхнул кулаком в бок привставшую вслед за ним с кушетки девицу:

— Слышала, что господин унтер-офицер желает? Живо! налей и поднеси, как положено…

— Не надо, налить и выпить я и сам могу, руки, слава богу, есть, — жестом остановил дернувшуюся было к бутылкам девушку Алексей. — А вот засиживаться здесь не буду. Много в доме еще интересного не видел…

В наступившей тишине, перебиваемой сопение толстяка и каким-то едва слышным шебуршанием пары девчонок на пуфике у дверей, Воронцов неторопливо налил полстакана коньяка, выпил небольшими глотками, хотя, честно говоря, смаковать там было нечего, и так же не спеша вышел из комнаты…

… - Так вот кого Кульков так напугался-то, — обыкновенным, непророческим голосом сказала Сова, распахнув глазищи на Воронцова.

— А ты… как… — удивился Алексей. — Мысли, что ли, читаешь?

— Всё проще, — засмеялась Сова, искренне довольная произведенным эффектом. — Обыкновенная наблюдательность и логика. Ты сказал, что штурмовик, и задумался… вспомнил что-то. А я вспомнила, как психовал Кульков…

… - Броня, ты додик, ты самый додистый из всех додиков в этом городе! — шипел капитан, изредка схватывая толстяка за лацканы пиджака и тут же, спохватившись, отпуская. — Ты что сделал? Ты понимаешь, кому ты меня подставил? Ты моей смерти желаешь? Или своей? Лютой и мучительной?

— Саня, ты чего, Саня, — перепугано уговаривал его толстяк, совершенно не ожидавший такой реакции от старинного приятеля. — Сам же сказал, мол, приведи кого, покуражиться тебе захотелось… а тут этот… унтер. Я что-то у вас, в войсках, не понимаю? Унтер старше тебя по чину или он — незаконный сын нашего патриарха?

— Кретин, идиот, додик, — схватился за голову Кульков. — Ты так и не понял? Это же штурмовик…

— Ты можешь сказать нормально? — чуток придя в себя, уже слегка возмутился толстяк Броня. — А то всё додик, да додик… сам-то кто? расстилался тут перед этим унтером, как перед фельдмаршалом на параде…

— Как тебе нормально сказать, если ты элементарных вещей не понимаешь? — тоже начал отходить капитан. — Даже на петлицы не глянул, прежде чем сюда его тащить…

— Очень я понимаю в этих ваших рюшечках, бантиках и крестиках, — презрительно фыркнул Броня. — Я — человек штатский, мне все равно, что генерал, что ефрейтор…

— А штурмовикам тоже насрать — штатский ты или просто так сюда зашел, погреться, — для успокоения собственных нервов капитан в пару глотков вымахнул стакан коньяка и, не закусывая, продолжил: — Вот не понравился бы этому унтеру ты или я… и всё.

— Что — всё? — не понял толстяк. — Что бы он сделал-то? не понимаю…

— Если бы повезло — убил сразу. А нет, так на пожизненную инвалидность: кататься в коляске и ходить под себя, — с истерическим смешком пояснил Кульков. — Сколько таких случаев было… служба-то у них — на передовой, нервная, вот и срываются легко, да и убивать привыкли, не то, что мы тут.

— Так есть же полиция и этот, как его, трибунал для ваших… — попробовал возразить Броня, прибегая к испытанному средству всех обывателей.

— Есть, да не про их честь, — вздохнул Кульков. — Убьет вот такой штурмовик тебя или еще кого, так тут же, в три дня, трибунал свидетелей опросит, его осудит, приговорит… и расстреляют штурмовичка бедного перед строем товарищей, чтоб, значит, другим неповадно было. А потом, через полгодика-год, объявится на побывке не Иван Петров, а уже Петр Иванов. И все у него будет другое: отпечатки пальцев, группа крови, документы. Вот только мать его будет продолжать сыночком называть, а сестра — братцем, а детишки — папочкой… А полиция и жандармы будут только в лицо ухмыляться и говорить: "Нет никаких оснований. Совсем другой человек. А что так его называют — это какое-то помутнение в головах у родственников…"

— И за что ж им такие вот привилегии? — гулко икнув, спросил толстяк, наконец-то сообразивший, какую беду едва на самого себя не накликал.

— А вот этого тебе, додик Броня, знать пока еще не положено, — обретая исчезнувший на время нервной встряски постоянно присущий ему апломб, самодовольно заявил капитан. — Да и собственными силами со штурмовиками разбираться я бы и врагам не посоветовал… Досконально про один случай знаю, ну, то есть, достоверно. Слышал, небось, что было с семейкой Адамовых?

— Еще бы, — кивнул Броня. — Вырезали их всех… грудных младенцев не пощадили и самых дальних, седьмая вода на киселе, родичей в других городах… жуть, короче… так это — они?

— Т-с-с… — нарочито приложил палец к губам капитан и улыбнулся самодовольной улыбкой знающего важную тайну маленького человечка. — А вот, чтобы и дальше тебе жить спокойно и весело, найди возможность, тихонечко подложи в карман этому штурмовику денег, да не меньше двух сотен, и так сделай, чтоб он не заметил…

— Унтеру — и две сотни? — засомневался жадный от природы Броня. — Не жирно ли?

— Нет, ты как был, так и останешься додиком, — покачал головой капитан. — Штурмовика не купишь, но вот две сотни обнаружив, он их примет, как твое извинение за недоразумение, понимаешь?

— Ну, если только так… — все еще жадничая, протянул толстяк. — Я тогда кого из девчонок приспособлю, они половчее, да и незаметнее будет…

— Приспосабливай кого хочешь, но чтоб через пару часов деньги у штурмовика в кармане были, — жестко отозвался капитан. — Платить надо за свою глупость… и невнимательность тоже.

Расстроенный предстоящей потерей денег толстяк шумно засопел…

… - А почему ж он — Броня? Бронислав, что ли? Что-то ничего славянского у него в лице не было, — поинтересовался Воронцов.

— Да какой он Бронислав, — весело засмеялась, вступая в разговор рыжая репортерша. — Бронштейн это. Фамилия в городе известная, он третий сынок, вокруг ювелирки крутится, но — так, по мелочи в основном…

Видимо, пересказ событий Совой был настолько ярким, что признать действующих лиц не составляло труда, тем более, репортерше, обязанной по профессии быть в курсе многих и многих дел и знать всяких людей в городе.

— Вот только ты отвлекся, штурмовик, — напомнила Алексею о своей просьбе Нина, легко перехватившая чужой жаргон. — Или — Ворон? Как тебя лучше называть?

— Ворон — это позывной, — отозвался Воронцов. — Зови так, я привык. А что ты там хотела-то узнать?

— Про знакомство твое с жандармским подполковником Голицыным…

— "Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж…", — продекламировал Алексей, все еще надеясь перевести в шутку настырные расспросы репортерши.