Лэйни Тейлор - Дочь дыма и костей

Калейдоскоп образов завертелся в голове. Искрящееся волшебство на пороге лавки. Множество зубов и самоцветов, каменные столы в подземном храме, на которых лежали мертвецы… что оказались живыми, — это Кэроу довелось испытать на себе. Она вспомнила, как Исса просила не усложнять Бримстоуну «безрадостную» жизнь, которая заключалась в «неутомимой» работе. Что это за работа?

Она взяла первый попавшийся альбом, быстро пролистала, на рисунках замелькали химеры.

— Что это за магия? — спросила она Акиву. — Черная магия?

Не дождавшись ответа, она подумала, что Акива вновь уснул, однако, подняв на него взгляд, обнаружила, что он смотрит на рисунки. Она захлопнула альбом, и он перевел глаза на нее. И вновь принялся внимательно ее разглядывать.

— Что? — смущенно спросила она.

— Кэроу, — произнес он. — Надежда .

Она подняла брови, будто спрашивая: ну и что?

— Почему тебе дали это имя?

Она пожала плечами. Полная неосведомленность уже начинала утомлять.

— А почему тебя родители назвали Акивой?

При упоминании родителей лицо Акивы застыло, чуткую настороженность взгляда сменило равнодушие.

— Это сделал секретарь. Просто выбрал имя из списка — другого Акиву убили в бою, и имя освободилось.

— О, — только и смогла произнести Кэроу. Она хотя бы росла в тепле и любви.

— Из меня воспитывали воина, — мрачно откликнулся он и снова закрыл глаза, на этот раз зажмурившись крепко, словно от боли. Долго молчал, а когда заговорил, то сказал гораздо больше, чем она ожидала.

— Меня забрали от матери в пять лет. Лица ее я не помню. Помню только, что она не бросилась на защиту, когда за мной пришли. Первое воспоминание детства. Я был такой маленький, что видел только ноги окруживших меня солдат из дворцовой стражи. В серебряных щитках на их ногах отражалось мое перекошенное от ужаса лицо. Так я оказался в учебном лагере среди множества таких же испуганных детей. — Он сглотнул. — Там наказывали за страх и учили его скрывать. Этим я и занимался до тех пор, пока не перестал испытывать страх, а с ним и все остальные чувства.

Кэроу не смогла удержаться, чтобы не представить его ребенком, напуганным и преданным матерью. От жалости на глаза навернулись слезы.

Тихим голосом он произнес:

— Война — вот единственная причина моего существования. Она началась тысячу лет назад с расправы над моим народом, расправы, в которой не щадили ни детей, ни стариков. В Астрэ, столице Империи, химеры восстали против серафимов. Мы враги, потому что химеры — монстры. В моей жизни было много крови, потому что мой мир населяют чудовища.

— А потом я пришел сюда и увидел, как люди… — продолжал он, и в его тоне появилась нотка восхищения, — безоружные люди свободно гуляют по улицам, собираются вместе под открытым небом, ходят на рынки, смеются, растят детей. И я встретил девушку… черноглазую девушку с переливающимися как самоцветы волосами и печалью в глазах. И все же, как глубока ни была печаль, в любое мгновение лицо ее могло преобразиться и засиять радостью. Впервые увидев ее улыбку, я задался вопросом: что нужно сделать, чтобы заставить ее улыбнуться? И подумал… подумал, что тогда мне откроется секрет улыбки. Она была связана с врагом. И хотя мне хотелось лишь взглянуть на нее, я сделал то, чему меня учили, — ранил ее. Вернувшись домой, я думал о тебе и радовался, что ты сумела постоять за себя. Что не дала мне убить тебя.

Ты . От Кэроу не ускользнуло, что теперь он обращается к ней. Она сидела, не моргая, чуть дыша.

— Я вернулся, чтобы найти тебя. Зачем — не знаю. Кэроу, Кэроу. Я не знаю… — Голос стал таким тихим, что она едва могла различить слова. — Чтобы найти тебя и быть в одном мире с тобой…

Больше он ничего не сказал, а затем… в окружающем его пространстве что-то произошло…

Появилась мерцающая аура, которая становилась все ярче, и вдруг возникли крылья. Они распахнулись и вздыбились над креслом, снизу они касались ковра и рассыпали причудливые искры. Кэроу в изумлении открыла рот. Однако пламя не разрасталось и не давало дыма. Едва уловимые колыхания огненных перьев зачаровывали, и Кэроу, набрав полную грудь воздуха, долго рассматривала их, а лицо Акивы тем временем расслабилось — он погрузился в глубокий сон.

Кэроу встала и взяла стакан из его рук. Выключила свет — крылья освещали комнату так ярко, что можно было даже рисовать. Она достала альбом и карандаш и нарисовала спящего Акиву в окружении гигантских крыльев, а затем — по памяти — его глаза. Она старалась как можно точнее передать их форму; углем вывела черный контур, который делал их такими необычными, и не смогла оставить бесцветными огненные радужки: достала коробку с акварелью и принялась раскрашивать. Она долго рисовала, а он сидел неподвижно, лишь мягко вздымалась грудь, да подрагивали крылья, озарявшие комнату ярким светом.

Кэроу не собиралась спать, однако через некоторое время после полуночи прилегла на все еще не разобранный ворох альбомов, на минутку, чтобы дать отдых глазам. Она забылась сном, а когда проснулась перед самым рассветом — ее разбудил какой-то резкий звук, — комната на мгновение показалась совершенно незнакомой. Она узнала лишь крылья на стене и с облегчением вздохнула. Потом облегчение улетучилось, и с ним улетучился сон. Конечно, она у себя дома, на своей кровати. А разбудил ее Акива.

Он стоял над ней: широко распахнутые глаза словно расплавлены огнем, в каждой руке — по ножу-полумесяцу.

Он неожиданности Кэроу подскочила, альбомы съехали с кровати на пол. Она все еще держала карандаш, и в голове мелькнула мысль: чуть дело касается ангела, в руках оказывается какое-то нелепое оружие. Едва она покрепче сжала его и приготовилась нанести удар, Акива опустил ножи, отошел и положил их на место — в футляр на столике. Когда он проснулся, они оказались практически у него перед носом.

— Прости, — сказал он, — не хотел тебя напугать.

В это самое мгновение его образ в мерцании света от крыльев показался таким… правильным, таким совершенным . Это чувство полностью завладело Кэроу, оно было ласковым, как упавший на блестящий пол солнечный лучик, и ей захотелось уютно свернуться в клубочек в его свете.

Она постаралась сделать вид, что и не думала использовать карандаш как оружие.

— Знаешь, — сказала она, потянувшись и выронив карандаш, — я не в курсе твоих привычек, но у нас не принято нависать с ножами в руках над спящими людьми, если не хочешь их напугать.

Мелькнула улыбка? Нет. Лишь дернулись уголки сурового рта.

Перед ней лежал раскрытый альбом — свидетельство ночных занятий рисованием. Она быстро захлопнула его, хотя Акива, конечно, успел посмотреть, пока она спала.