Лили Сент-Кроу - Предательства

— Ты многого не рассказал мне. — Я постаралась, чтобы это не прозвучало осуждающе. Майка обтягивала тело, холодный воздух прикасался к обнаженной коже, а собственные ноги казались очень длинными, очень худыми и небритыми. Ну конечно, я же всю жизнь ношу джинсы. Пользоваться воском меня никто не заставит, а где найти время, чтобы брить ноги каждый день? Когда мы жили на линии Мэйсона-Диксона, я как-то справлялась, но, оказавшись в Истинном мире намного глубже, чем хотела, уже не успевала следить за ногами. Думала, сейчас времени будет побольше.

Щеки снова запылали; удивительно, что от них не поднимался пар.

— Дрю. — Он сделал два шага мне навстречу, приминая ковер ботинками. — У меня не было времени на светскую болтовню. Надеюсь, ты понимаешь.

Я скрестила руки на груди. Боже, как вдруг стало холодно. А от него всегда так приятно пахнет? Неужели это одеколон? Туалетная вода «Рождественский пирог»?

— Да, наверное, — наконец выдавила я. Ну, на лекцию времени не хватило бы, но хоть что-то же можно было рассказать. Поверила бы я ему? Все, что мне оставалось сейчас, это подумать про решетки на других окнах Школы. И вспомнить первый сигнал тревоги, когда Дилан притащил меня сюда и велел запереть дверь. Но зачем? Я хотела знать. Дилан уже начал трансформироваться — у него отрастали клыки. Затем, что это не игрушки, сказал он. Если прорвут внешнюю оборону, мы умрем, защищая именно тебя. А теперь закрой дверь.

Кристоф помотал головой — брызги полетели во все стороны, как бриллианты.

— Дрю, хорошо бы полотенце.

— Ах, да. Сейчас.

Босиком я шагнула к двери между двумя книжными стеллажами. У меня была своя ванная, а мальчикам приходилось пользоваться общими. Я до сих пор не могла понять, кто здесь убирается, хотя она была не в таком запущенном состоянии, как те, что внизу. Да и я вроде не грязнуля. По крайней мере, папа меня этому научил.

Полотенца тоже были голубые и немного потертые. Ярко-голубые, как летнее небо. Как наш грузовик, как папины глаза — они были теплее, чем у Кристофа, даже когда краснели после гулянки, или когда он, по его же словам, пребывал в «чертовски плохом настроении».

Я остановилась и сделала глубокий вдох-выдох. Снова, заглушая панический страх одиночества, меня окатила яркая, как масляная краска, волна, неся с собой знакомое чувство — облегчение. Я ощущала его каждый раз, когда папа приезжал за мной.

А сейчас? И сейчас за мной приехали. Если ты всю жизнь ждешь, чтобы за тобой приехали, чтобы тебя не забыли, как книгу или багаж, ощущения обостряются.

Но, по крайней мере, Кристоф не забыл обо мне.

Я схватила банное полотенце и поспешила обратно. Кристоф не двинулся с места. Он смотрел на пустые стеллажи со странным выражением лица. Я расставила там всякие безделушки — даже синего стеклянного слона с поднятым хоботом, — чтобы полки не казались такими пустыми. Мои книги, диски — все осталось в грузовике. Здесь мне не принадлежало ничего. Даже пахло здесь не так — когда в комнате долго никто не живет, это всегда чувствуется. Воздух становится затхлым. Входить в такое помещение — будто примерять не того размера туфли и надеяться, что они сядут по ноге. Как же!

Я еще ни разу не оставалась так долго в доме, где было так неуютно. Но с безделушками я уже начала договариваться о перемирии. Они перестали смотреть на меня с осуждением и чопорностью и немного свыклись с моим присутствием. И когда я возвращалась из столовой, в комнате пахло хотя бы как в гостинице, а не как в склепе.

— Держи. — Я кинула полотенце Кристофу, он поймал его одним ловким движением. — Давай рассказывай.

— А если я пришел просто так? Чтобы увидеться?

Он стал тереть полотенцем волосы, лицо и руки. Куртка заскрипела. Руки были мокрые, и в какое-то мгновение я заметила глубокие порезы, рассекающие его ладони, и ссадины на костяшках. Но потом, когда он поднял руки и внимательно стал изучать их, порезы исчезли, кожа вновь выровнялась и засветилась белизной.

У меня екнуло сердце.

— Да что ты. Ты бы не стал так долго ждать, если тебе не терпелось меня увидеть. — Да и через окно не стал бы лезть, если бы все было нормально. Я нашла большую клетчатую фланелевую рубашку — ее притащил Грейвс из одной вылазки за покупками — и закуталась в нее, нащупывая пальцами пуговицы. От рубашки пахло сигаретным дымом, мальчишеским потом и мылом. По телу пробежала еще одна волна облегчения. — Ну, серьезно, где ты был? Ты на машине приехал? С тобой все в порядке?

— Со мной все отлично. Тронут твоей заботой.

Он потер за ухом и расплылся в улыбке — совсем как кот. Светлые пряди потемнели от воды, но все равно были видны. Он сбросил куртку и оглянулся — куда бы пристроить. Я указала на скрипучий офисный стул перед компьютером, и он повесил ее на спинку. Под тонким джемпером волнами заходили мускулы.

Я глянула на задернутые шторы. В комнате было темно — мне это нравилось. Но многое и пугало. Щелкнув выключателем настольной медной лампы — антикварной, с абажуром из цветного стекла, — я обернулась. Кристоф пристально смотрел на меня голубыми, но странно побелевшими — зимними — глазами.

— А сколько тебе лет?

Я не стала скрещивать руки на груди. Вместо этого я снова взяла стилет и свободно держала его в пальцах, не убирая лезвия. Так спокойнее.

Спутанные волосы торчали во все стороны, шорты сбились набок — в общем, жуткое зрелище, но зато я во всеоружии, если вдруг…

Но зачем? Он же не станет… Необычайная легкость наполнила грудь, но страх все равно пробивался. Я уже видела, на что способны дампиры. И было глупо их не опасаться.

Кристоф стоял неподвижно. Стоял и, не отрываясь, смотрел мне в ямку между ключиц, где поблескивал мамин медальон. Я запахнула ворот рубашки, и Кристоф перевел взгляд на мое лицо. Щеки у меня горели как угли.

— Я чуть-чуть старше тебя, Дрю. — Он быстро оглядел комнату, словно ожидая, что кто-то прячется в темном углу. — Похоже на комнату твоей мамы. Она была последней светочей, которую нам удалось спасти.

Ну вот, видишь, — казалось, говорил его тон. — Разве это не ответ на вопрос, который ты на самом деле хотела задать? Он встряхнул полотенце и снова огляделся. Легкий аромат пирогов коснулся моей щеки.

— У нее было много книг, — продолжил он, — очень много. Они, наверное, в хранилище. Ждут тебя.

Я невольно потянулась к маминому медальону, но усилием воли опустила руку.

— Со мной совсем не занимаются, — вырвалось у меня, и я с трудом сдержалась, чтобы не захныкать. — Ты говорил, что будут. А тут никакого спарринга — ничего! Они думают, я…

— Хрустальная? — Он наклонил голову. Его идеально гладкая, как шелк, кожа лоснилась от дождевой влаги. — Хрупкая? Драгоценная? Есть вещи и похуже, пташка моя.