Александр Дюма-сын - Доктор Серван

Вскоре доктор очутился в очень просто убранной комнате, где явственно ощущалось присутствие женщины: по множеству разных вещей, часто бесполезных, которыми женщина себя окружает. Доктор подошел к постели. Бедная девушка билась в ужасных конвульсиях. Белая пена выступила на губах страдалицы, черты лица страшно исказились, взгляд был неподвижен, что обычно сопутствовало предсмертной агонии.

— Рвотного, — распорядился доктор.

Молодой человек исчез и через минуту явился с нужным лекарством. Доктор Серван заставил больную принять большую дозу этого средства, и у нее вскоре открылась сильная рвота. Мертвая тишина воцарилась в комнате. После того как девушку первый раз вырвало, доктор, посмотрев на то, что было извергнуто, вскрикнул:

— Она отравлена мышьяком!

— Надежды больше нет? — спросил молодой человек нетвердым голосом.

Доктор ничего не ответил, но его молчание было ужасно красноречиво.

— Боже мой, боже мой! — в слезах воскликнул юноша и упал на стул.

— Успокойтесь, молодой человек, мы постараемся ее спасти. Может оказаться, что количество яда, которое она приняла, или слишком велико, или слишком мало, чтобы вызвать смерть.

В эту минуту у больной снова открылась рвота, после чего ей, видимо, стало легче, потому что в ее дыхании, все еще тяжелом, больше не слышалось хрипов.

— Надейтесь, — сказал тогда доктор Серван Генриху.

— О, спасите ее! Во имя того, что для вас всего дороже, спасите ее! Если она умрет, то и я умру!

И Генрих упал на колени перед постелью, взял девушку за руку и принялся покрывать ее поцелуями. Она едва заметно улыбнулась, ощутив прикосновение губ возлюбленного.

— Прости меня, мой бедный ангел, — шептал молодой человек, — прости меня, я так страдаю.

Девушка, несмотря на свои страдания, расслышала эти слова, и попробовала пошевелиться, но вслед за этим ее охватила такая слабость, что она едва могла повернуть голову. Черты ее лица вновь исказились: это усилие стоило ей огромных страданий.

— Скажи мне что-нибудь, бога ради, скажи! Узнаешь ли ты меня? — спрашивал молодой человек в порыве сильнейшего отчаяния. — О боже, не дай ей умереть, не простив меня!

И Генрих, опустив голову на грудь, разрыдался.

— Есть ли здесь другая комната? — спросил у него доктор Серван.

— Да.

— В таком случае потрудитесь в нее удалиться. Я опасаюсь, что ваше присутствие может остановить реакцию, на которую я рассчитываю. Девушка прикладывает огромные усилия, чтобы говорить с вами, это вредит ей. Удалитесь, и через минуту я приду к вам, потому что должен вам кое-что сказать.

Молодой человек, бледный и расстроенный, встал и, шатаясь, ушел в другую комнату, затворив за собой дверь. Упав в кресло, потому что он едва мог стоять на ногах, юноша проговорил:

— Бедняжка, она так меня любила!

Генрих снова дал волю слезам, закрывая лицо платком, как будто для того, чтобы заглушить рыдания, которые наполняли его грудь и вырывались из горла. Через некоторое время он несколько овладел собой и принялся мерить комнату большими шагами. Порой он подходил к двери и приоткрывал ее, чтобы слышать, что происходит в комнате умирающей.

Ничего не услышав, он с тоской в сердце затворял дверь и снова начинал нервно ходить по комнате, иногда останавливаясь перед какой-нибудь вещью, к которой прежде прикасалась бедная девушка. Это живо напоминало ему прошлую жизнь, такую счастливую до вчерашнего дня. Возлюбленная Генриха улыбалась ему с портрета, обрамленного золоченой рамой. Взгляд юноши остановился на этой картине, которая вскоре исчезла за пеленой слез, затмившей его взор.

— Боже мой, боже мой! — прошептал молодой человек, падая на колени перед портретом. — Не дай умереть этому прелестному созданию!

Несмотря на холод, лицо Генриха горело. Он открыл окно и с наслаждением вдохнул морозный воздух сумрачного утра. Это немного отрезвило его, и лихорадочное отчаяние, казалось, отступило. Необузданное горе сменилось глубокой задумчивостью, из которой юноша вышел только тогда, когда почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся и увидел Сервана.

— Ну что? — спросил молодой человек, сердце бешено колотилось в его груди.

— Больная уснула, горничная присматривает за ней.

— Вы ее спасете?

— Я не могу ручаться.

— Но надежда есть?

— Я смогу сказать об этом с уверенностью завтра утром, если конвульсии не возобновятся. Хорошо, что меня еще не слишком поздно позвали.

— О, да благословит вас Господь за то, что вы так быстро пришли!

— Это моя обязанность, — важно ответил доктор. — И она как раз вынуждает меня спросить, известно ли вам, кто отравил эту девушку?

— Она сама это сделала… — проговорил Генрих.

— У нее было большое горе? — спросил доктор, присаживаясь на стул.

— Да.

— И кто же был его причиной?

— Я.

В этот миг молодого человека охватили болезненные воспоминания, и он откинул голову на спинку кресла, потому что слезы снова потекли у него из глаз.

— Но что же вы могли сделать такого, чтобы заставить эту милую девушку решиться на самоубийство, вы, которому, по-видимому, она так дорога?

— О, — со вздохом ответил Генрих, — мой поступок в одно и то же время очень прост и ужасен.

— Я вас слушаю, — проговорил доктор.

— Но как мне рассказать вам об этом! — воскликнул юноша, стараясь сдержать рыдания, которые, казалось, каждую минуту были готовы вырваться наружу. — Я познакомился с Магдалиной, когда закончил университет. Эта девушка была простой работницей, но она отличалась такой кротостью и красотой, что я в нее страстно влюбился.

Мое семейство было богато, и я не сомневался в том, что сделаю Магдалину счастливой. Она доверилась мне и не избегала моей любви. Она отдалась мне без всякого сопротивления, как и всякое благородное сердце отдается мужчине, которого оно выбрало и которому верит. Магдалина лишь сказала мне, что умрет в тот день, когда я покину ее. Я долго уговаривал ее оставить тот дом, где она работала. Магдалина, наконец, согласилась, и я снял для нее этот маленький домик, который очень просто меблировал, потому что бедная девушка не знала роскоши. К тому же богатая обстановка наверняка оскорбила бы ее, потому что она могла бы счесть это платой за свою любовь. Магдалина была сиротой и не имела других родственников, кроме старой тетки, которая, узнав о проступке своей племянницы, не желала ее больше видеть и умерла, так и не простившись с ней.

Итак, я один остался у Магдалины. Веря в мою искреннюю любовь, мою неизменную привязанность, она никогда не напоминала мне о своей жертве. О будущем Магдалина всегда говорила с уверенностью, ни на минуту не сомневаясь, что мы будем вместе. Каждый день я приходил в этот дом и до такой степени свыкся с блаженством, которое познал здесь, что даже перестал считать его блаженством. Мне казалось, что такая жизнь должна продолжаться вечно. Я не видел возможности перемен, потому что в одно и то же время я находил в Магдалине страстную любовницу и нежного друга.