А. Львов - Китайские миллионы

Будимирский даже улыбнулся и привлек к себе Изу.

— Красавица моя, — я был болен, и нервы мои очень расстроены еще… Ты напугала меня, но я успокоился и прошу прощения. Никого я не боюсь, слышишь? Японцы эти в полной моей власти, и я…

— А, значит, ты сознаешься, что ты не миссионер! — перебила его красавица. — Ты политический агент? От кого? С какой стороны? Скажи, милый? — взволновалась она.

— Нет, я не агент, успокойся. Это тебя политика волнует, вижу. А вот ты, ты скажи мне, кто ты? Говорят, что ты уроженка Португалии, едешь ты из Японии, знаешь китайский язык и французский…

— И английский, и русский, и итальянский, и немного немецкий, — опять перебила его, тихо смеясь, Иза.

— Кто же ты?

— Дочь Востока, милый мой. Это будет самое верное определение. Отец мой португалец, мать русская, а родилась я в Китае, в португальской колонии Макао, близ Гон-Конга, куда и еду!

— О этого мне мало! — горячо воскликнул Будимирский. — В тебе столько таинственного, столько манящей прелести, — я хочу все знать о тебе!

— Ты и будешь все знать, только не сейчас… Разве ты думаешь, что мы можем так скоро расстаться… О, нет! Нас судьба надолго связала, надолго… Я знаю это, я чувствую… Ты мало жил на Востоке, не знаешь того, что мы знаем, не испытывал тайных сил природы, которым мы подчиняемся — но ты узнаешь их… Но теперь, теперь я хочу только ласкать тебя, молча любоваться тобою, исполнять твои приказания… Я встретила…

Она страстно протянула к нему точно из мрамора выточенные руки… В глазах ее горел огонь, сжигавший Будимирского… Бурные ласки, жаркие объятия, томительные наслаждения казались бесконечными. Только на заре Будимирский тихо прокрался к себе в каюту, условившись с Изой, что в течение всего дня завтра и далее до Гон-Конга они виду не подадут, что знают друг друга.

Наутро начался томительный день морского путешествия, не нарушаемого ни бурей, ни встречами, ни остановками. Куда глянет глаз, простиралось безбрежное море, то буро-зеленое, то чисто синее, смотря по тому, закрывалось ли осеннее солнце облаками, море почти покойное, с легкою зыбью, которая чуть заметно, плавно покачивала быстро идущий «Тагасаго Мару», направлявшийся к востоку.

Около 10 час. утра, когда Будимирский-Найт фланировал по палубе, заложив за спину правую руку с молитвенником, на мостике раздался звон, — стимер переменял курс на юго-юго-восток, обходя едва видневшийся к югу мыс с желтыми укреплениями Вей-Хай-Вея.

Пассажиры в бинокли и подзорные трубы рассматривали новую английскую крепость, а субъект неопределенной национальности опять читал им авторитетным тоном лекцию об английском expansion.

После lunch'а Будимирский добросовестно штудировал книгу Вартега, но скоро убедился, что полезных для него сведений из нее он не извлечет, и занялся французской книжкой, — вечер же опять провел на палубе, не вмешиваясь в разговор и изредка незаметно любуясь красивою фигурой Изы и наблюдая двух тщедушных японцев, державшихся все время вместе. «Враги они или друзья ему?» думал он и решил в Гон-Конге, а не здесь, на пароходе, разрешить этот вопрос. Впрочем, как друзья или слуги они ему не нужны, как врагов же он может раздавить их, когда вздумается. О них не стоить и думать. Есть более важные вопросы, которые осложнились теперь, благодаря вмешательству в его жизнь Изы. «Кто же она в самом деле? Нужно узнать это досконально. Странная девушка. Не то куртизанка, не то оккультистка какая-то… Что такое она говорила о каком-то астральном теле или душе… Ничего не понимаю… Но все-таки чудная женщина, — с такой можно пожить и дела даже делать. Ей страстно хочется узнать мою подноготную, но я думаю сперва раскрыть, что она за птица… Она говорит, что раба моя, — ну что же, я прикажу ей рассказать всю ее жизнь. Надо знать, с кем собираешься жизнь прожечь…»

Опять настала ночь… Опять горячие объятия, бьющая через край страсть, слова любви и намеки на предопределение…

Было около 2-х час. ночи, когда Будимирский, пристально взглянув прямо в зрачки глаз Изы, внушительно сказал:

— Иза, довольно объятий на эту ночь, — через три дня мы будем в Гон-Конге, и я теперь же должен знать, кто ты такая, — понимаешь? Тогда и я раскрою тебе карты…

Иза выдержала его взгляд, точно впиваясь в глаза Будимирского, точно из них впитывая в себя какую-то силу… Она вздохнула только медленно и глубоко.

— Хорошо. Только я не умею связно рассказывать. Я тебе передам мою жизнь в нескольких картинках, — начала она. И до рассвета в маленькой каюте раздавался ее тихий, нежный голос, передававший странную, трогательную и драматическую историю загубленной жизни:

«— Раз в поздний час горячей июльской ночи, стройная, совсем юная девушка, одетая в богатое черное платье, тихо постучала в дверь большого дома на одной из лучших улиц Сан-Франциско. Ей отворили.

— Здесь общий танцевальный зал? — спросила она.

— Да, — нехотя ответил ей швейцар, — только у нас надо раздеться.

— Да? Ну… что ж? А маску можно надеть?

— Конечно.

— Ну, так впустите меня.

— Два доллара за вход, — заявил лакей, протягивая руку. Золотой в 10 шиллингов блеснул под светом газового рожка, и дверь широко распахнулась перед девушкой. Она храбро шагнула в темный коридор и остановилась, чтобы оглядеться.

— Дверь направо, подымите портьеру, и вы будете в гардеробной, — любезно пояснил швейцар, подкупленный тем, что у него не потребовали сдачи.

Вот она в гардеробе. Направо женская половина, налево мужская, — их разделяет лишь легкое драпри. Дальше идет коридор с отдельными номерами по обе стороны, а в конце его опять дверь, ярко освещенная и заклеенная огромною афишей.

— Желаете номер? — спросила девушку старуха-горничная, странно разодетая, в каком-то белом пеньюаре с массою розовых лент.

— Да, который почище…

— О, у нас все хороши. Пожалуйте сюда.

— Что это стоит?

— Только доллар, — так дешево!

И доллар полетел в руку старой мегеры.

Меньше чем через пять минут юная посетительница этого вертепа вышла из номера и твердою походкой направилась к двери с афишей.

— Ваш номер восьмой, — крикнула ей вслед старая мегера, добавив: — вишь какая прыткая.

Но как бы ни была прытка странная девушка, а перед дверью она на секунду замешкалась и оглянулась назад.

— Ого! Маску надела, — проворчала старуха, — вот мы как, важная барыня!

Ослепительный блеск тысячи огней, обдавший девушку разом, едва переступила она порог двери, по-видимому, не озадачил ее — к этому она приготовилась.

Но общее внимание многочисленного собрания, ропот удивления и восторга, пробежавший по всей зале, как будто смутили ее на минуту. Она старалась быть бодрой, но ей тяжело было от непривычного положения.