Светлана Борминская - Станция Мост

День подходил к концу, ближе к ночи мы закрылись в купе, на этом участке пути не было ни одной большой станции. Я лежала на боку, повернувшись спиной, и, закрыв глаза, читала молитвы, не сдерживая слёз и представляя, что Маринки уже нет среди живых… В какой-то миг у меня так нестерпимо заболело сердце, что я испугалась, как бы самой не помереть с горя, и, вытирая руками лицо, села…

На сером пластике стола перекатывалась и дрожала вода. Я машинально потянулась за тряпкой, но, взглянув на тётю Клаву, убрала руку. У меня эмоции порой зашкаливают — я могу плакать и смеяться одновременно. Только что мне хотелось зарыться в землю, а теперь, взглянув на лужу воды на столе, я простодушно выпалила:

— Ворожите, Клавдия Егоровна?

Тетя Клава, склонив голову набок, всматривалась в лужу.

— Начнём с того, что до нас жили люди, и после нас будут жить, и это не я придумала… Она в сиянии — ты посмотри на её волосы!..

И мне показалось: я увидела в воде Марину — всего-то на пару секунд!.. Я сморгнула, и в этот миг к нам в проводницкую зашёл какой-то жуткий панк.

— Э-э-э-э-э…

Больше он ничего не сказал, уставившись на нас; состав тряхнуло, и вся лужа со стола утекла на пол. Мы переглянулись, и панк понимающе осведомился:

— Я насчёт чая, но, если вы заняты, я попозже зайду. — И попятился в дверь.

На часах была половина третьего ночи. Мы снова переглянулись, и тётя Клава сказала, удивившись:

— Он же не из нашего вагона!.. Чего это он бродит-то?.. — И выскочила из купе.

Я взяла веник и стала подметать, вода-то была уже разлита.

— Ваши фокусы — вот у меня где! — в сердцах сказала я вошедшей Пушистой. У той затряслись губы, но она довольно спокойно ответила мне:

— На нашей дороге есть пара мест, где можно узнать будущее, и даже изменить его…

Я отбросила веник.

— Колдуны, что ли? — Меня не тронул этот вздор. — Да идите вы! — сказала я спасительную фразу и перекрестилась.

— Как хочешь, — махнула рукой Пушистая.

— А вы туда заглядывали? — поддразнила я.

— Я? А что? Я… — нехотя ответила тётя Клава. — Ты маешься, а не я…

— А откуда вы про это знаете? — я всё-таки спросила, хотя не очень-то верила.

— Помнишь, у меня сын пропал? — спросила тётя Клава. Я с трудом вспомнила, как давно она на полгода уезжала в Чечню. А перед этим ей пришло уведомление из Ростова, где опознали похожего на её Марата солдатика.

— Помню.

— На нашем пути примерно тысяча станций… Вот в Новопесчанске — радиация, а на Мосту — проходит грань…

Она так и сказала: «Проходит грань…» и замолчала. Я спросила:

— Как вы узнали-то… про станцию Мост?

— Я сама не понимаю, — поморщилась тётя Клава. — Хотя я могу угадать, например, что-то… Просто, скажу и угадаю. Хочешь, тебе что-нибудь наворожу?

— Марина останется жива? — выпалила я. Тётя Клава закрыла глаза и молча пошевелила губами:

— Не знаю, — через секунду ответила она. — Там, — она кивнула на чёрное небо в окне, — ещё не решили…

— Ну, вот! Не знаете… И про Мост также угадали?

— Свет… Я ехала в Ростов на опознание и заснула — проспала… и мне приснился сынок, просил узнать у цыганок про него… Я проснулась и подумала: у каких ещё цыганок? Искать их, что ли… И вдруг вспомнила: в тот год в нашем вагоне часто ездили две старые цыганки, не «дай, погадаю», а такие, — тётя Клава прищурилась, подыскивая сравнение, — артистки… Барыни…

— И что? — Я вдруг вспомнила их.

— Я просто не поехала в Ростов, вернулась, вышла на работу и дождалась тех двух цыганок, когда они снова поедут.

— И вы у них спросили? — поторопила я.

— Нет, я пошла вслед за ними… Сын назвал их… топотушками.

Я вдруг вспомнила Длинного Колю.

— Кем-кем?

Тётя Клава проигнорировала мой вопрос. В окне пролетали чёрные, неосвещаемые пространства и мне вдруг стало почти уютно в стальной шкатулке вагона, в котором я проработала половину жизни.

Через несколько минут машинист затормозил у маленькой станции Бор, и я тоже вышла, помогая сойти двум ветхим пассажиркам. Никто не вошёл на два освободившиеся места, и мы снова уселись в купе.

— Давай, спать? — зевнув, предложила Клавдия Егоровна.

— Давайте, — кивнула я, не решаясь начать разговор о возвращении её Марата.

Я легла, а тётя Клава взяла Маринкину чашку, налила в неё воды и поставила на стол рядом со мной.

— Вода, хлеб, сахар и соль сохраняют информацию… — Тётя Клава подождала, пока я отхлебну, и добавила: — Может, Маринка тебе что-то скажет во сне? — предположила она.

Мне приснились одни лишь звёзды. Они пролетали мимо, задевали и царапали меня прямо по носу. Я проснулась и с ужасом обнаружила кошку Ночку, которая устраивалась спать у меня на подушке. Я про неё совсем забыла и со сна, не разобравшись, отшвырнула её. Кошка удивлённо взглянула и молнией юркнула в приоткрытую дверь. Я встала и, согнувшись, пошла за ней.

Когда я вернулась, прижимая к себе обиженную кошку, тётя Клава похрапывала, укутавшись сразу в три одеяла. Мне больше ничего не оставалось, как тоже постараться заснуть…

— Ну, что? — под утро спросила меня Пушистая. — Ничего? Странно…

Я снова на очередной станции побежала к вокзалу и набрала код и номер. Гудки… гудки… гудки…

— Она умирает, — после долгого молчания ответили мне и бросили трубку.

Был день без солнца, как и все дни, пока ты болела, Марин… Я не поверила.

— Этого не может быть! — всхлипнула я. — Что с тобой случилось в ту ночь? Кто пытался тебя убить?

— Света! — крикнул кто-то. — Быстрей!.. Опоздаешь…

Я добежала до нашего вагона, и Пушистая втянула меня внутрь. Что было потом? Пелена. Марина, мы были лишь на полпути к Адлеру, и что-то сделать, даже просто посидеть рядом, держа твою руку, — я не могла.

И мне стало так больно внутри! У меня снова невыносимо заболело сердце, и я заплакала. Я — здесь, а ты умирала там — на пятом этаже горбольницы…

Зачем мы привыкаем к кому-то?..

Зачем наши души становятся близкими?..

Неужели, чтобы оплакивать тех, кто уходит раньше нас?

Мы сели в купе, и тётя Клава, посмотрев на воду, сказала:

— Она умрёт…

Кошка Ночка вскочила и помчалась к выходу, но, помяукав у закрытой двери, забилась под титан… Я вышла забирать билеты и делать обычную работу, отвечала на какие-то вопросы, а в голове сверлило — как же мне помочь тебе? Всё человечество так истово молится каждый день, моя молитва, скорее всего, затеряется в чужих слезах и воплях о помощи.

Вечер. Поезд простучал половину пути. Через час город Борисов, перед ним — станция Мост. Мимо по вагону, подняв хвост, прошла кошка в белых чулках. Я удивилась — кошка в чулках!

— Ночка! — позвала кошку тётя Клава.

— А сколько таких станций Мост? — спросила я.

— Всего три, — ответила она, вглядываясь в темноту позади меня.