Мария Сакович - Случай

…пока он вдруг на моих глазах не изменился до неузнаваемости — силуэт словно поплыл, куртка вытянулась, превратившись в черное, похожее на монашеское, облачение, полностью скрывшее от меня и лицо парня, и фигуру. Из широкого рукава торчала костлявая кисть руки, сжимавшая в пальцах… да-да, именно косу. Только небольшую — коса в натуральную величину просто не уместилась бы в машине. Капюшон, падающий на лицо Максима, колыхнулся и до меня донесся тихий смешок и скрипучий голос:

— Ну что, теперь я больше соответствую твоим представлениям обо мне?

Я не нашлась, что сказать, и отшатнулась от фигуры на соседнем кресле. Машина моментально наполнилась холодом и сладковато-приторным запахом тления. А Смерть продолжала говорить, гипнотизируя меня:

— Почему люди так падки на дешевые спецэффекты? Почему вы реагируете правильно только на стереотипы? Почему вам всегда и всё надо доказывать? Почему за тысячелетия, что я знаю ваш род, вы то шарахаетесь от меня, то не узнаете в упор, да еще и награждаете совершенно несвойственными мне качествами? Я и кровожадная, и ненасытная, и незваная, и холодная… а я не такая!

Несмотря на ужас ситуации, я ухмыльнулась, так забавно прозвучали слова Смерти. А Она, словно подстегнутая моей реакцией, мигом «потекла», как марево, и на месте странной фигуры в плаще, а ранее Максима, сейчас сидела хрупкая девушка в легком, несмотря на холод, белом одеянии, с грустным красивым лицом и длинными светлыми волосами. Она подняла на меня глаза и улыбнулась:

— Поговорим?

Я кивнула, вытащила из кармана сигареты и твердо решила не задумываться над абсурдностью происходящего. А Смерть заговорила снова — на этот раз голосом тихим и мелодичным:

— Я так устала от людской несправедливости, ты даже не представляешь! Вот даже ты — ты ведь испугалась меня! А почему? Я сразу сказала — не буду тебя убивать! И цель у меня была скорее обратная — предупредить, остановить, оградить… а ты… и ведь так всегда — стоит показаться человеку такой, какой я должна быть для него — сразу недоверие, подозрения, а стоит явиться в привычном ему облике — ужас, паника, страх, попытки к бегству или даже желание меня убить! Это ли к лицу человеку? Ведь это черты, которые чаще приписывают мне…

Я во все глаза смотрела на Смерть, а та, казалось, была искреннее разочарована (хотя почему «казалось»? Если ей не свойственны человеческие сомнения и рассуждения, то она и была искренней), и пыталась понять и принять то, что происходило. Но — не могла. Все мое существо противилось этому пониманию. В мерцающем призрачном свете панели приборов и магнитолы, включенной, но поставленной на беззвучный режим, эквалайзер которой мерно прыгал и опадал в такт неслышимой музыки, Смерть казалась обычной девушкой с чересчур бледным лицом и тонкими, почти прозрачными руками. Она каким-то неуверенным жестом поправила длинные упавшие на лицо волосы и опять посмотрела мне в лицо.

— Ты не веришь мне, опять… — она отвернулась к окну и уставилась на свое отражение в стекле, потом постучала пальцами по крышке бардачка и снова повернулась ко мне. — Я докажу. Смотри! — и указала пальцем куда-то на дорогу.

Я послушно повернулась и застыла — прямо в глаза ударил ослепительный свет фар мчащегося в лоб грузовика. И хоть мне хотелось зажмуриться, глаза сами распахнулись навстречу… но перед грузовиком вдруг, как из-под земли, выскочила легковушка и легко влетела прямо ему в морду. Послышался страшный грохот, затем резкий визг тормозов, звон битого стекла, грузовик замотало по дороге вместе с приклеившейся к нему грудой металла, в которой сейчас было трудно узнать машину. Наконец, в очередной раз мотнув легковушку, как щенок тряпку, грузовик резко отскочил к обочине и там застыл, а бывшая иномарка отлетела на середину дороги и замерла, дымясь. Я закрыла глаза, распахнула дверцу и высунулась наружу — меня немилосердно рвало, просто выворачивало от увиденного.

Когда я наконец откинулась на спинку сиденья, Максим — это был снова он, и я обрадовалась ему как родному — протянул мне бутылочку минералки и салфетку. Я прополоскала рот, отпила немного, вытерла губы и включила зажигание, пробормотав «Давай отъедем». За окном мерцало звездное небо, а в свете фар пунктир разделительной линии манил вдаль. И — никаких машин.

Мы ехали молча. Максим смотрел в окно, я упорно ничего не говорила. А что было говорить? Я поняла, что он показал мне то, о чем предупреждал. Шансов выжить в этой аварии у меня не было. Но у меня был выбор — вернуться к жизни. Какой богатый выбор — жить или умереть! Точнее — поверить или нет…

А Максим продолжал рассказывать:

— Мне давали тысячи имен. Меня боялись, мне поклонялись, мне приносили жертвы, меня даже любили… а ведь ничего этого не нужно. Нужно только одно — знать, что я есть, и всегда быть готовым к встрече со мной, и узнать меня. Ведь смерть — это не противоестественно. Это нормально, это в человеческой природе и вообще в природе. Я рядом с человеком с самого рождения, но никогда не прихожу просто так. Я всегда прихожу именно тогда, когда нужно. Ты даже не представляешь, как многие меня ждут — смертельно больные, раненые, старики, прикованные к постели. Как многие мне искренне рады и какой разной я бываю — желанной на поле боя, долгожданной у ложа больного, улыбчивой и ласковой у кроватки ребенка-дауна… и как мне иногда не хочется идти к тем, кто зовет меня раньше времени! И как я ненавижу тех, кто вынуждает меня прийти! К ним я поворачиваюсь самой страшной своей стороной, потому что насилие — это худшее, что может сделать человек. А насилие над высшей волей — это вообще преступление. И еще я не терплю тех, кто натравливает меня на других — тогда я чувствую себя бездушным животным…

Я молча слушала, не испытывая ничего. Мне даже страшно уже не было. Хотелось одного — вот так ехать куда-то и никогда никуда не приезжать. Наверное, это и есть апатия…

— А ты… с тобой получилась обычная, в общем, история… твоя мать очень тебя любит, переживает и сочувствует тебе. И боится. Боится, что ты сломаешь свою жизнь. В таких случаях я иногда нарушаю привычный ход событий… ведь перед лицом смерти никаких тайных движений в душе человека не остается. Твоя мать искренна в своем страхе. А я хочу ей помочь. Но решать тебе. — Он накрыл мою руку своей ладонью, теплой и родной (ведь это МОЯ смерть, подумала я, МОЯ и больше ничья), и попросил: — Останови здесь, я выйду.

Меня не смутило ни то, что вокруг простирались поля и даже огоньков деревни не светилось вдалеке, ни то, что ночь была в самом зените, ни холод и пустынность трассы — я притормозила, он открыл дверь, улыбнулся и сказал:

— Не вздумай по мне скучать, — и вышел из машины, легко хлопнув дверью. Я выехала на дорогу и долго смотрела в зеркало заднего вида, пока его фигура не исчезла во тьме — и даже когда она растворилась в ночной синеве, я продолжала угадывать его силуэт вдалеке.