М. Джеймс - Город гибели

— Вы случайно не впечатлительный человек?

— Впечатлительный? Вы имеете в виду — нервный? Нет, мне так не кажется. А почему вы спросили?

— Здесь не место впечатлительным, — словно выдавая секрет, сказал мистер Мугиван, показав рукой в сторону выставки. — Большую часть времени находишься в полном одиночестве, и если подумаешь, что фигуры смотрят на тебя, то все, с тобой покончено. Последний смотритель пристрастился к фантазиям. Вот почему вы заняли его место.

Патрик чуть было не взбесился.

— Я могу твердо заверить вас, что у меня не будет фантазий, — насмешливо сказал он. — Может быть, я не особенно храбр, скорее наоборот, но должен сказать, что меня не напугаешь кучей восковых кукол.

— Восковые фигуры — это не куклы, — возмущенно поправил его мистер Мугиван.

— Хорошо, фигур, — и подумал: «Если уж говорить о фигурах, то у миссис Реберн фигура очень даже ничего».

Однако ни он, ни мистер Мугиван не упомянули имя женщины вслух.

— Тогда завтра в девять, — сказал мистер Мугиван.

— Завтра в девять.

На этом они расстались.

На следующий день он обнаружил две особенности своей новой работы. Одна заключалась в том, что долгое и зачастую одинокое дежурство рядом с восковыми фигурами порой вызывало у него странное и жутковатое чувство: будто он заживо погребен в склепе, заполненном мертвецами, другая — что с наступлением утра миссис Реберн опять превратилась в восковое изображение, перестав быть живой, дышащей женщиной. Это успокаивало его, но в то же время странным образом расстраивало, поскольку он не мог отрицать, что в течение ночи он часто думал о ней и возможность еще раз встретиться с прямым взглядом ее крайне насмешливых глаз несомненно подталкивала его и гнала по унылым улицам, наполняя душу нетерпеливым жгучим волнением, которое он, правда, без особого энтузиазма, пытался погасить.

Утром он изучал каталог выставки, пытаясь выучить биографические данные многочисленных принцев и убийц. Он привык заучивать наизусть, и через три часа его задача была почти выполнена, за единственным исключением. Странное чувство отвращения не давало ему прочесть в каталоге, даже для себя, краткое изложение преступлений миссис Реберн, не позволяло узнать через посредство абзаца дешевого «слепого» шрифта, что она была скверной женщиной, настоящим чудовищем, воплощением порока и жестокости. Вынув из кармана перочинный нож, он вырезал из каталога весь текст о ее грязных делах. Тем не менее она все утро оставалась безжизненным изображением, и, раз взглянув на него, он с удовлетворением отвернулся.

После обеденного перерыва он вернулся на длительное дневное дежурство. Посетителей было немного: двое школьников в сопровождении тетки, старой девы, две девушки, все время хихикавшие и застенчиво рассматривавшие его, старик и влюбленная парочка, откровенно считавшая его присутствие большим неудобством.

На улице стоял туман; сумерки наступили рано. Впервые за день, когда он ходил по Залу монархов, он почувствовал одиночество своего нынешнего положения. К нему опять вернулось ощущение, что он заживо погребен среди мертвых, усиленное к тому же надоедливой и мрачной меланхолией, в то время как утром к этому примешивалось чувство приключения. Его шаги — единственный звук в безмолвном помещении — мрачно отдавались в ушах. Ему хотелось курить, но это, конечно же, было запрещено.

Наконец он повернулся и, повинуясь внезапному порыву, становившемуся с каждой секундой все сильнее, пошел в дальний зал — Зал курьезов и ужасов. Здесь сумерки придавали мрачный оттенок бледным поблескивающим лицам убийц, поднятым вверх, словно чтобы поприветствовать первых темных и туманных вестников ночи; лица опять стали зеленоватыми, угрюмыми и выражали полную безнадежность беспрекословного смирения с утомительным пребыванием в этой слабо освещенной комнате, дышавшей благородным разрушением.

Он подошел прямо к фигуре миссис Реберн, тихо и прямо стоявшей на своем постаменте у зарешеченного окна. Он никогда не стоял так близко от нее; их глаза встретились, и у нее опять появилась та искорка жизни, которая произвела на него столь необычное впечатление в предыдущий день. Несколько секунд он смотрел не отрываясь в ее бледное, четко очерченное лицо, на ее открытые насмешливые глаза. В ответ на его испытующий взгляд она посмотрела на него сурово и презрительно, но с проблеском интереса и юмора. Ему показалось, что она была женщиной, привыкшей к любопытным взглядам и способной защититься от назойливых глаз.

Внезапно, к собственному удивлению, он заговорил с ней, и его голос звучал весьма странно в этой тихой комнате.

— Интересно, что вы совершили? — отрывисто спросил он. — Ради Бога, скажите, что вы такого натворили, что оказались здесь?

Последовала долгая пауза, в течение которой он продолжил внимательно рассматривать ее. Было ли это плодом его воображения, или ее губы действительно сложились в улыбку, а глаза моргнули в ответ? Потом он резко обернулся, так как услышал (или ему показалось?) мягкое, нежное, нетерпеливое шуршание из толпы фигур у него за спиной. Но тут он был спасен, так как в зал с топотом вбежали двое мальчиков.

На следующий день он твердо решил не выходить из Зала монархов. Здесь вместе с безжизненными манекенами, изображавшими давно умерших людей, он ощущал себя в безопасности. В той, другой комнате он чувствовал, что подвергается риску. И через день, хоть он и жаждал взглянуть на бледное лицо миссис Реберн, все еще держался поодаль. Потом была суббота, и на выставку шел непрерывный поток постоянных посетителей, которые делают даже самый промозглый склеп домашним и прозаичным. А потом было воскресенье — выходной.

В понедельник, вернувшись на выставку, он был готов смеяться над собой за то, что оказался таким впечатлительным глупцом.

Дождь прекратился; робкие бледно-желтые лучи солнца, просачивающиеся сквозь зарешеченное окно второго зала, делали даже миссис Реберн не более чем искусно наряженной куклой в человеческий рост. И он разговаривал с ней, будто она была живой и могла слышать и понимать его! Он был противен самому себе.

Однако с быстрым наступлением сумерек убийцы опять изменились: по своему обыкновению, с приходом ночных теней их злобные и деятельные натуры проявляли себя в полную силу: казалось, они расправляли плечи, словно освободившись от долгого заклятья, обрекавшего их на неподвижность; они кивали друг другу, даже подмигивали, возможно, стряхивали пыль с поношенной одежды, зевали и тихо ждали закрытия выставки. Так думал Патрик, но разглядеть он не мог из-за густых теней в его потерянной и забытой комнатенке.

Он подошел к изображению миссис Реберн и не удивился, обнаружив, что ее глаза, живые и блестящие, почти лихорадочные из-за своей страстной энергии, неотрывно смотрели на него, словно она ждала, не заговорит ли он с ней опять после трехдневного отсутствия.