Валерий Залотуха - Свечка. Том 1

Слепецкий опять смеется.

– Имеем то, что заслуживаем. – Но тут же мрачнеет и прибавляет: – Но там очень хорошо платят.

– Где? – не понимаю я.

– В «Мокбе».

– Но почему «Мокба», что за странное название?

– Так там же на первой странице объяснение печатается, не прочли?

– Не прочел.

Дурацкая привычка – читать газеты и журналы с конца. И нередко до начала не дохожу, если что-нибудь такое попадается…

Я: Не прочел.

Он: Не прочли? Один негр летел в Москву учиться. В Москву, to Moscow. Заснул в самолете, проснулся – самолет стоит. Смотрит в иллюминатор: написано – «Мокба». То есть написано Москва, но он-то читает: «Мокба»! И снова заснул! В честь этого случая и назвали журнал!

Я: А негра звали Мустафа?!

Он: Не знаю, как его звали, да и был ли негр… Всё есть, и ничего нет. Ничего настоящего, ничего святого. Законы стеба. Знаете, что такое стеб? Сейчас не пишут – стебаются, и Голохвостов в этом деле первый. И мне предложили нечто подобное написать. А что? Никто еще не стебался из-за тюремных застенков. Вот я и придумал подобную статью. В виде докладной записки некоего Визирова…

И тогда мне стало стыдно, как же мне стало стыдно! Заподозрить порядочного человека, и в чем заподозрить… Скотина и свинья, скотина и свинья! И еще сволочь в придачу…

Он вертит первый лист своей рукописи, с моей корявой цифирью на обратной стороне, сейчас спросит. Сейчас …

Он: А я гляжу, вы что-то свое здесь считали?

Спросил… А что отвечать? Врать? Но сколько можно врать? Тем более писателю…

Он: Долги?

Я киваю и незаметно вытираю со лба пот.

Он (улыбается): Я так сразу и подумал – долги… «Долги построились в полки». Так, кажется?

Я: «Приказа ждут и крови просят», – заканчиваю я строфу из еще одного любимого поэта.

Он: Любите Шпаликова?

Я: Люблю, конечно.

Он: Как мы все похожи.

Я: Мы?

Он: Ну да, мы, интеллигентные люди… А вы, случайно, не пишете?

Я: Нет.

Не случайно и никак.

Он: И никогда не писали?

Опять придется врать… Писал! В детстве… Когда посмотрел впервые фильм «Коммунист» и увидел, как разительно похож на моего отца главный герой в исполнении Евгения Урбанского. Меня это буквально потрясло, и я решил написать киносценарий художественного фильма под названием «Пожар в тайге». Главную роль в нем должен был сыграть, разумеется, Евгений Урбанский. (Его уже не было в живых, но этого я тогда не знал.) Весь во власти художественного замысла, я побежал к маме и поделился с ней своими творческими планами. Мама отнеслась к ним на удивление серьезно, посоветовав, правда, написать не сценарий, а рассказ. «Потом, – сказала она, – когда рассказ напечатают, ты сможешь его экранизировать». Энергия моего заблуждения утроилась, и, засучив рукава, я взялся за дело. В процессе работы, а точнее – в процессе подготовки к работе, выражавшейся в покупке пачки писчей бумаги приличного по тем временам качества и пузырька чернил (почему-то обязательно черных), росли мои творческие амбиции: рассказ превращался в повесть, которая, в свою очередь, раздувалась до романа толстовских размеров. Озирая наши бесчисленные книжные полки, я загодя подыскивал там место для себя… В конце концов пришлось согласиться с алфавитным порядком, в котором всегда пребывали в нашем доме книги, и я нашел свою нишу – где-то между Леонидом Зориным и Сергеем Залыгиным. Однако пришло время творить… Я подходил к письменному столу бесчисленное количество раз – решительно и твердо, как подходит штангист к заведомо неподъемному весу, и тут же отходил. Очень быстро огромный роман сдулся до размера повести, повесть скукожилась до маленького рассказа, который, в свою очередь, свелся к одному коротенькому предложению, с которого, собственно, всё и началось: «В тайге был пожар». Понаблюдав за моими творческими муками, мама одномоментно их прекратила, сделав следующий однозначный вывод: «Это означает, что ты не писатель». Заметив, что я расстроился, она подозвала меня к себе и спросила: «Если бы все были писателями, кто бы тогда их читал?» Эта простая, на первый взгляд, мысль буквально меня потрясла и перевернула мое сознание на годы вперед: мне стало стыдно перед писателями за собственное самозванство, и одновременно я почувствовал собственную же ответственность: если не я, то кто? С тех пор я стал читать даже больше, чем читал раньше. А спустя много лет, рассказывая очередной анекдот про чукчу, Гера подарил формулировку, ставшую для меня, можно сказать, девизом жизни: «Чукча не читатель, чукча – писатель». Правда, пришлось немного переиначить: «Чукча не писатель, чукча – читатель». Хотя где-то я читал, или кто-то мне сказал, или сам придумал, а может, и не придумал даже, просто так показалось – читатель всегда немножко писатель, он домысливает прочитанную книгу, незримо ее дописывая. Показалось так…

Конец ознакомительного фрагмента.

Камера предварительного заключения. – Примеч. автора.

Чехами наши солдаты во время войны в Чечне называли чеченцев. – Примеч. авт.

Названия телевизионных каналов по понятным причинам изменены. – Примеч. авт.

Американский солдат. – Примеч. авт.

Стихотворение Евг. Евтушенко «Зависть». – Примеч. ред.

Названия некоторых газет и журналов изменены по тем же понятным причинам. – Примеч. авт.

Тут приходится напомнить, что в 1997 году, когда все это происходило, мобильный телефон был малодоступен из-за своей дороговизны. Трубка, помнится, стоила пять тысяч долларов, минута разговора – доллар. – Примеч. авт.

Насколько мне известно из доступных литературных источников, А. П. Керн не устояла раньше. – Примеч. авт .

Строка из стихотворения А. Вознесенского «Плач по двум нерожденным поэмам». – Примеч. авт.

Из стихотворения Евг. Евтушенко. – Примеч. авт.

Чепуха. Я проверял: летят в разные стороны. – Примеч. авт.

Здесь имеется в виду похожее на книгу здание бывшего СЭВа, в котором в 1993 году находилась противостоящая мятежному Верховному Совету мэрия Москвы. – Примеч. авт.

Этими словами Порфирий Петрович напутствовал Раскольникова, отправляя его на каторгу. – Примеч. авт.

Если быть точным, то никакого теста не было, а был разговор Достоевского с Сувориным, описанный в дневнике известного издателя. Они сошлись во мнении, что не стали бы сообщать о ставшем им известном готовящемся покушении на царя, но это вызвало в них не «законную» за себя гордость, а горестную печаль о существующем разрыве между российской властью и теми, кто любит Россию и служит ей верой и правдой. – Примеч. авт.