Абрахам Меррит - Храм лис

Древние ступени вьются по склону горы между высоких сосен, в тяжелом воздухе двадцати последних столетий. Душа самой тишины, седая и терпеливая, как эти ступени, живет здесь. Ступени очень широкие, двадцать человек могут пройти по ним в ряд. Коричневые и оранжевые лишайники образуют странные символы на старых камнях, а изумрудный мох покрывает их мягким ковром. Ступени поднимаются то круто, то совсем полого, но всегда по обе стороны стоят плечом к плечу могучие сосны — настороженные, бдительные, вечные часовые.

У подножия сосен — изогнутые лавры и карликовые рододендроны, одинаковые по форме и одного роста — с коленопреклоненного человека. Их жесткие блестящие листья напоминают звенья кольчуги. Они похожи на зеленых лучников Квеньяна, которые охраняют богиню, когда она выходит весной, чтобы разбудить деревья от зимнего сна. Высокие сосны как настороженные часовые, лавры и карликовые рододендроны как склонившиеся лучники говорят на странном, безмолвном, но очень внятном языке. «Подняться ты можешь, спуститься ты можешь, но пройти через нас — нет!»

На склоне появилась женщина. Она шла, упрямо склонив голову, как человек, который идет против сильного ветра. Только воля заставляла двигаться неповинующееся тело. Белое плечо и одна грудь ее были обнажены, на плече — кровавые ссадины, четыре алые полосы, словно след жестокой руки с длинными стальными когтями. Женщина плакала.

Ступени стали круче. Женщина подняла голову и увидела, какой трудный подъем ей предстоит. Женщина остановилась, глубоко вздохнула. Повернулась, прислушиваясь. Казалось, вся она ушла в напряженный слух, все ее тело превратилось в натянутую струну, по которой нервно пробегали быстрые арпеджио ужаса, В сумерках юнаньских плоскогорий видны были, как сквозь неосязаемый хрусталь, каштановая с медными прядями шевелюра и прекрасное лицо, искаженное страхом. Серые глаза ее тоскливо смотрят на каменные ступени, но и они как будто тоже не смотрят, а слушают…

Женщина беременна… Женщина слушает саму себя. Женщина слушает себя и тишину.

Из-за изгиба бастиона донеслись голоса — гортанные и монотонные, гневные и спорящие, приказывающие и протестующие. Донесся топот множества ног, — он приближался неуверенно, с остановками, с долгими паузами, но все же — неумолимо. Это ханг-худзе, разбойники, убившие какой-то час назад ее мужа, Кенвуда и носильщиков. Если бы не Кенвуд, они убили бы и ее. Но у них еще будет такая возможность. Теперь они напали на ее след.

Женщина хотела умереть. Джин Мередит отчаянно хотела умереть. Она верила, что после смерти окажется рядом со своим милым супругом, которого она так любила, хоть он и был вдвое старше ее. Если бы они убили ее сразу, как только настигнут… Но она знала, что они этого не сделают.

Она боялась даже подумать о том, что ждет ее перед смертью. У нее даже нет оружия, чтобы самой убить себя. А под сердцем у нее зреет новая жизнь…

Но сильнее желания смерти, сильнее страха пытки, сильнее зова нерожденного ребенка горела в ней жажда мести. Не мести мерзким ханг-худзе — они всего лишь стая диких зверей и поступают так, как велит им их дикая природа. Мести тем, кто их направил. Она была уверена, что кто-то сделал это. Это стремительное убийство не было случайным.

Он как пульс, как голос крови, этот призыв к священной мести. Биение его усиливается, заглушая горе и ужас. Как будто в ее душе забил какой-то горький недобрый источник. Когда его темные волны поднимутся выше, коснутся ее губ, она сделает глоток… и к ней придет знание… — кто должен понести кару. Она должна ждать. Она должна узнать и отомстить. Она должна жить…

Ибо сказано: Аз воздам.

Как будто кто-то прошептал ей в уши эти прошедшие через тысячелетия слова. Она ударила себя в грудь сжатыми кулаками. Холодными глазами, в которых высохли слезы, посмотрела в спокойное небо. И ответила:

— Ложь! Как и все, чему меня учили… Я больше не верю в Тебя! Месть! То, что поможет мне отомстить, будет моим Богом!

Голоса и шаги теперь слышались совсем близко. Странно, как медленно, как неохотно они приближаются. Как будто чего-то опасаются. Она посмотрела на заросли, окружающие лестницу. Для нее они непроходимы. Если она попытается там спрятаться, ее сразу найдут. Она должна подниматься выше. Там, наверху, может быть какое-нибудь укрытие… может быть, там располагалось святилище…

Да, это очевидно: ханг-худзе боятся каменных ступеней… они поднимаются так медленно, так нерешительно… спорят, возражают…

Она заметила впереди еще один поворот. Если она доберется до него раньше, чем они ее увидят, возможно, они прекратят погоню. Она быстро двинулась вверх. В десяти шагах выше на лестнице, преграждая ей путь, сидела лиса. В шелковистой красно-рыжей шубе. С необычно широкой головой и раскосыми зелеными глазами. На голове серебристо-белое пятно в форме колеблющегося на ветру пламени свечи.

«Какая стройная и грациозная лиса», — машинально подумала Джин Мередит… «Словно заколдованная женщина». Безумная мысль, рожденная отчаянием и отказом от Бога, которого ее с детства учили считать всеблагим, всемудрым, всемогущим, пронзила ее мозг. Она протянула к лисе руки. И закричала:

— Сестра, ты слышишь меня, я знаю! Спаси меня! Я должна отомстить… сестра!

Она только что пережила смерть своего мужа под ножами ханг-худзе, она ждала ребенка… кто знает, какие фантазии могли возникнуть в ее воспаленном воображении… Но лиса, будто поняв Джин, медленно спустилась по ступеням. Она и впрямь была похожа на хрупкую изящную женщину. Лиса остановилась на расстоянии вытянутой руки и смотрела на Джин своими раскосыми зелеными глазами — яркими и блестящими, как драгоценный камень цвета зелени моря. Никогда Джин не видела таких глаз у животных. В этом взгляде чудилась легкая насмешка, чуть заметная угроза. А когда взор лисы пробежал по окровавленным плечам Джин и остановился на ее большом животе, женщина могла поклясться, что увидела в раскосых глазах человеческое понимание и жалость. Джин снова прошептала:

— Сестра, помоги мне!

Послышался внезапный взрыв гортанной речи. Они совсем близко, ее преследователи, сразу за поворотом… Скоро они увидят ее. Она стояла, с надеждой глядя на лису… она сама не понимала, на что надеется.

Лиса скользнула мимо и, казалось, растаяла в кустах. Исчезла. Беспросветное отчаяние ребенка, который обнаружил, что тот, кому он верил, бросил его на растерзание зверям, обрушилось на Джин Мередит. То, на что она надеялась, от чего ожидала помощи, было слишком смутным и не поддавалось выражению. Надежда на чужого бога — теперь, когда она отказалась от своего? Или более древнее чувство выплеснулось в этом ее обращении к животному? Возвращение к незапамятному прошлому, когда человек считал, что у зверей и птиц есть такие же души, как у него самого, только животные ближе к природе, и она дает им сверхчеловеческую мудрость… Звери — слуги и посланники богов, сами почти боги.