Абрахам Меррит - Женщина-лиса

Древние ступени вились по склону горы сквозь высокие сосны, над ними нависло терпение прошедших двадцати столетий. Душа тишины, древняя и терпеливая, как эти ступени, жила здесь. Ступени широкие, двадцать человек могут пройти по ним в ряд; коричневые и оранжевые лишайники образуют странные символы на их древних камнях, а изумрудный мох покрывает подушками. Иногда ступени поднимаются круто, иногда совсем полого, но всегда по обе стороны стоят плечом к зеленому плечу высокие сосны, настороженные, бдительные.

У подножия сосен изогнутые лавры и карликовые рододендроны, одинаковые по форма и одного роста — как коленопреклоненный человек. Их жесткие блестящие листья напоминают звенья кольчуги… они похожи на зеленых лучников Квеньяна, которые охраняют богиню, когда она выходит весной, чтобы разбудить деревья. Высокие сосны как настороженные часовые, лавры и карликовые рододендроны как склонившиеся лучники, и говорят они так ясно, будто у них есть язык: «Подняться ты можешь, спуститься тоже, но пройти через нас нельзя!»

Один из бастионов обогнула женщина. Она шла упрямо, склонив голову, как человек, который идет против сильного ветра, или как тот, у которого только воля заставляет двигаться неповинующееся тело. Белое плечо и одна грудь обнажены, на плече ссадина и кровь, четыре алые полосы, будто плечо схватила жестокая рука с длинными когтями. Женщина плачет.

Ступени стали круче. Женщина подняла голову и увидела, как круто они поднимаются. Она остановилась, руки ее беспомощно двигались.

Она повернулась, прислушиваясь. Казалось, она слушает каждой напряженной мышцей, все тело ее превратилось в натянутую струну, по которой пробегают быстрые арпеджио ужаса. В сумерках юнаньских плоскогорий, как сквозь неосязаемый хрусталь, видны каштановые с медными прядями волосы женщины, прекрасное лицо, искаженное ужасом. Серые глаза смотрят на ступени, они как будто тоже не смотрят, а слушают…

Женщина беременна…

Они услышала за изгибом бастиона голоса, гортанные и монотонные, гневные и спорящие, приказывающие и протестующие. Услышала топот множества ног; идущие, казалось, колеблются, останавливаются, но продолжают неумолимо приближаться. Голоса и шаги ханг-худзе, разбойников, убивших ее мужа, Кенвуда и носильщиков какой-то час назад. Если бы не Кенвуд, они убили бы и ее. Но теперь они нашли ее след.

Она хотела умереть. Джин Мередит отчаянно хотела умереть. Она верила, что после смерти соединится со своим милым мягким мужем, которого она так любила, хоть он и был вдвое старше ее. Если бы они убили ее быстро… Но она знала, что этого они не сделают. И не могла даже подумать о том, что ждет ее до прихода смерти. И у нее нет оружия, чтобы убить себя. А под сердцем у нее новая жизнь.

Но сильнее желания смерти, сильнее страха пытки, сильнее зова нерожденного ребенка что-то в ней призывало к мести. Не мести ханг-худзе — они всего лишь стая диких зверей и поступают так, как велит их природа. Месть против тех, кто спустил их, кто направил. Потому что она знала, что это было сделано, хотя не могла бы сказать, откуда знает. Это быстрое убийство не было неожиданным и случайным. В этом она уверена.

Он как пульс, этот призыв к мести; пульс, ритм которого усиливается, заглушает горе и ужас, все сильнее бьется в ней. Как будто в ее душе забил с силой горький источник. Когда его темные волны поднимутся высоко, коснутся ее губ, они сможет напиться… и тогда к ней придет знание… она узнает, кто спланировал все это и почему. Но ей нужно время, время, чтобы пить эти воды, время узнать и отомстить. Она должна жить… ради мести…

Аз воздам, сказал Господь.

Как будто кто-то прошептал ей в уши древний текст. Она ударила себя в грудь сжатыми кулаками, холодными глазами без слез посмотрела в спокойное небо. И ответила:

— Ложь! Как и все, чему меня учили… Ты! Я покончила с Тобой! Месть! Тот, что даст мне отомстить, будет моим богом!

Голоса и шаги теперь слышались ближе. Странно, как медленно, как неохотно они приближаются. Как будто боятся. Она посмотрела на заросли у лестницы. Непроходимо; во всяком случае для нее. Если она попытается там спрятаться, они ее найдут. Она должна подниматься — выше по ступеням. Там, наверху, может быть какое-нибудь укрытие… может, святилище…

Да, она уверена: ханг-худзе боятся этих ступеней… они поднимаются так медленно, так нерешительно… спорят, возражают…

Она увидела впереди еще один поворот. Если она доберется до него раньше, чем они ее увидят, возможно, они за ней не последуют. Она начала подниматься…

В десяти шагах выше по лестнице сидела лиса, преграждая ей путь. Самка, лисица. С шелковистой красно-рыжей шкурой. Со странно широкой головой и раскосыми зелеными глазами. На голове пятно, серебристо-белое, в форме колеблющегося на ветру пламени свечи.

Стройная и грациозная лиса, подумала Джин Мередит, как изящная женщина. Безумная мысль пришла ей в голову, рожденная отчаянием и отказом от Бога, которого ее с детства учили считать всеблагим, всемудрым, всемогущим. Она протянула руки к лисе. Закричала ей:

— Сестра, ты женщина! Отведи меня в безопасность, чтобы я смогла отомстить… сестра!

Вспомните: она только что видела смерть своего мужа под ножами ханг-худзе, она ждала ребенка… кто знает, какие фантастические тропы нереальности могут возникнуть в таком состоянии?

Как будто поняв ее, лиса медленно спустилась по ступеням. И Джин снова подумала, что она похожа на изящную женщину. Лиса остановилась на расстоянии вытянутой руки, смотрела на Джин своими раскосыми зелеными глазами, яркими и блестящими, как драгоценный камень цвета зелени моря; никогда Джин не видела таких глаз у животных. В этом взгляде виднелась легкая насмешка, чуть заметная угроза. И когда взгляд лисы пробежал по окровавленным плечам Джин и опустился на ее большой живот, женщина могла поклясться, что увидела во взгляде человеческое понимание и жалость. Джин прошептала:

— Сестра, помоги мне!

Послышался внезапный взрыв гортанной речи. Они совсем близко, преследователи, сразу за поворотом, из-за которого она только что вышла. Скоро они увидят ее. Она стояла, с надеждой глядя на лису… она не знала, на что надеется.

Лиса скользнула мимо нее и, казалось, растаяла в кустах. Исчезла.

Черной отчаяние, отчаяние ребенка, который обнаружил, что тот, кому он верил, бросил его на растерзание зверям, сомкнулось над Джин Мередит. То, на что она надеялась, от чего ожидала помощи, было смутным и не поддавалось выражению. Чудо чуждого бога, теперь, когда она отказалась от своего? Или более глубокий импульс отразился в этом ее обращении к животному? Атавистическое пробуждение, антропоморфизм, восходящий к незапамятному прошлому, когда человек считал зверей и птиц обладающими такими же душами, как он сам, только они ближе к природе, которая дала им мудрость больше человеческой; они слуги и посланники могучих божеств, почти боги сами.