Олег Мизгулин - Морок

Суточное дежурство подходило к концу. В течение смены серьёзных эксцессов не наблюдалось. По мелочи — драчка на дискотеке, которая не получила развития благодаря грамотному вмешательству вовремя подоспевшей охраны. Юных драчунов пинками под зад отправили за забор заканчивать кулачный разбор. Остальная публика сделала правильные выводы и вела себя довольно лояльно.

В половине восьмого, Вадим сдал смену и с мрачным выражением лица покинул территорию комплекса. Домой, ужас как не хотелось. Заготовленные реплики примирительного толка, были однажды пройденным этапом, и сейчас Вадиму ничего больше не оставалось, как пообещать Вике, что пройдёт реабилитационный курс, вот только утрясёт с работой.

Зорин проехал кольцо, остановил машину у цветочного магазина, вышел, взглянул на часы. Магазин откроется только через два часа. Похоже, в такую рань цветы достать проблематично. Вздохнув, он сел за руль и не спеша поколесил к дому. Перед тем как зайти в подъезд, Вадим забежал в ночник, купил булку хлеба и непонятно зачем шкалик водки.

Дверь открыл с какой-то смутной тревогой, с пониманием какого-то беспокойства. Ещё в прихожей, не войдя в зал, он увидел на журнальном столике, а вернее в эпицентре стола свежо оторванный тетрадный лист. Лист чистым не был…

Он всё понял. В душе оборвалось. Догадка больно прошлась осознанием случившегося. Сглотнув слюну, Зорин прошёл в комнату. Виктории не было. Смятая постель могла бы рассказать о её неспокойном сне, тяжёлых мыслях. О принятом и выстраданном решении. Зорин присел на край дивана. Виктории не было, а её прощание красноречиво лежало на журнальном столике. Тупая и никчёмная надежда гарцевала в мозгах, пытаясь обмануть Вадима: «А вдруг она не ушла, а всего лишь отлучилась по какому-то делу, о чём и черкнула в записке?» — Но тут же, сам отвечал глупой надежде: «В выходной день? С утра? Дело? Бред…» К тому же было слишком больно, чтобы быть этой боли просто так. Наконец он подошёл и прочитал «Вадим, прости. Я ухожу. Я любила тебя и сейчас ещё люблю. Но я так не могу. Не могу жить в страхе за тебя и за себя. Прости!!!»

Последнее «прости» было усиленно тремя восклицаниями. Вика просила прощения, словно чувствовала вину за собой. Виноват был он, а просила простить она. Досада и обида вырвалась с движением и резким ударом о стену. Чёткие вмятины на обоях протестировали крепость кулака и силу удара. Но стена была твёрже, и поэтому, наверно было так приятно слизать кровь с содранной кожи. Захотелось дать ещё. Этой же рукой. Чтобы болью физической перебить сердечную. Но вместо этого, Вадим достал из пакета водку и полностью слил содержимое в стакан. Теперь стало ясно, зачем он это брал. Подсознательно он ожидал такого исхода. Выпил на одном дыхании, жадно как воду. Страшно захотелось курить. Он не курил уже давно с самой Чечни, хотя нет, курил на могиле деда, а потом как-то незаметно и бросил. Стаж курильщика был незначительный, привыкнуть не успел. А покуривал так себе, на войне и лишь в какие-то нелёгкие эпизоды. Считалось, что сигарета успокаивает. На деле Вадим ощущал обратное: удрученность и тоску. Тем не менее, потребность сейчас в этом была. Идти покупать вниз не хотелось, и Зорин без тени стеснения позвонил в дверь соседки. Было наплевать, что человек, возможно, спит… Рано… Ему было плохо, почему миру должно быть лучше. Пары спиртного определенно снимали барьер условностей.

— Кто там?

— Это сосед из пятьдесят третьей. Вадим. Здравствуйте Антонина Дмитриевна. — Он кивнул в открывшийся проём. — Извините, наверно, побеспокоил. С утра пораньше…

— Ничего, я рано встаю.

— Антонина Дмитриевна не выручите сигаретой?

— Вы вроде не курите, Вадим? Ни разу не замечала.

— Да я-то бросил. Но тут, товарищ у меня, одноклассник, — пошёл сочинять Зорин. — Сигареты кончились, а спускаться лень. Верну с процентами!

— Да успокойтесь, Вадим, какие проценты… Сейчас, погоди!

Было предложено больше одной, но Вадим принципиально взял одну. «Надо будет, потом куплю пачку». — Вяло думал он.

На балконе было хорошо. Утренняя свежесть постепенно уступала место, набирающему силу, летнему денёчку. «Может и впрямь лечь в эту дурку. — Мысли лениво вертелись в голове. Пусть там мозги вправят, раз сам не могу. Да и с чего решил, что это дурка. Этот психолог, когда там был? Когда первый кирпич закладывали… Со временем всё могло поменяться… Вика же говорила».

От крепких затяжек, и от того, что долго не курил, Вадима изрядно качало. Стакан выпитой водки уже работал, а выкуренная сигарета усиливала градус. Думать ни о чём не хотелось. Душа как будто перестала ныть, а восходящее солнышко заставляло веки слипаться. Он устало и пьяно прошёл к дивану, не раздеваясь, бухнулся в несобранную постель. Перед тем, как вырубиться, подумал: «Смысл ложиться? Вики больше нет…»

Последующие два дня значились выходными, и провёл их Зорин не обременяя себя делами, а точнее совершенно ни в чём. Молчаливой гостьей на журнальном столе расположилась бутылка с печально известным напитком «Излечу тебя от горя» (она же попросту водка). Помогала закреплять лечебный результат свежепочатая пачка «Бонда». Бесцельно горел телевизор, по которому шло неизвестно что. Зорин равнодушно пялился на экран, и поддевал вилкой нехитрую закуску. Меню было небогатое, но его устраивало. Вскрытая банка шпротов, купленные малосольные огурчики, опять же купленные и сваренные пельмени, вот и всё, что ему требовалось, чтобы не пить на пустой желудок. Не было ни запала, ни желания заниматься кулинарными изысками. Не было запала вообще чем-либо заниматься. Хотелось попросту сидеть в полуразвале в кресле, и тупо изучать телевизор, разбавляя горе-беду крепким напитком. Мысли естественно были. Мало того, ход этих мыслей разделился на два абсолютно противоречивых течения. Один незримый голос убеждал, мол, ещё не вечер, всё ещё поправимо. Стоит только не киснуть, взять себя в руки, пойти к Виктории, упасть ей в ноги, с твёрдым заверением лечь во всё существующие центры. Другой же голос, оппонент первого, заявлял, что может, оно и не поздно, но трещина в отношениях определённо есть и так уже не будет, как было раньше.

«Виктория видела, какой ты дурак. — Продолжал второй. — И уже сомневается, что это излечимо».

«Да, но Вика сама просила лечь. Она любит и простит всё, что было раньше». — Напирал первый.

«Простит-то она, может, и простит. — Не унимался контрсобеседник. — Но бояться тебя всегда будет. А ей это надо?»

— Что же делать-то? — Вслух произнёс Зорин, подливая следующую ударную дозу.

В пьяной голове мысли уж откровенно дурачились, не давая сосредоточиться на главном.