Густав Мейринк - Голем

Я вскочил в испуге: неужели проспал?

Взглянул на часы: слава Богу, только половина пятого.

Я пошел в спальню, надел шляпу и пальто и стал спускаться по лестнице. Мне уже не было дела до шепотка сумрачных углов, до злых, мелочных и раздраженных рассуждений, исходивших сегодня от них, как всегда: «Мы тебя не отпустим — ты наш — мы не хотим, чтобы ты радовался, — что может быть прекрасней радости здесь, в доме!»

Мелкая ядовитая пыль, протягивавшая ко мне из всех углов и коридоров свои щупальца, пытающиеся удушить, сегодня отступила от моего ожившего дыхания. На миг остановился у двери Гиллеля.

Войти или нет?

Непонятная робость не позволила мне постучать. Сегодня у меня было совсем другое настроение — я чувствовал, что мне почему-то нельзя войти к нему. И десница живого дела уже повела меня вперед, вниз по лестнице.

Переулок поседел от снега.

Кажется, встречные здоровались со мной, не могу припомнить, отвечал ли я на их приветствия. Я без конца прикасался к груди, проверяя, на месте ли письмо. Оттуда исходило тепло.

Через сводчатую арку я вышел на Старогородскую площадь и миновал бронзовый фонтан, решетка которого в стиле барокко была увешана сосульками, перешел по Каменному мосту с его фигурами святых и большой статуей Яна Непомука [13] Священник и духовник королевы Яны, жены Вацлава IV, родился в 1330 году. По преданию, за отказ выдать королю тайны его супруги, сообщенные Непомуку на исповеди, был сброшен с моста во Влтаву. Канонизирован папой Бенедиктом XIII. .

Внизу клокотала река, в дикой злобе ударяя в каменные быки.

Мой полусонный взгляд упал на выщербленную песчаниковую фигуру святой Лутгарды, обреченной на муки: снег густо лежал на веках кающейся мученицы и на цепях, сковавших простертые в молитве руки.

Арки ворот втягивали и выталкивали меня, мимо не спеша тянулись дворцы с резными торжественными порталами, внутри которых виднелись львиные головы с бронзовыми кольцами в пасти.

И здесь повсюду снег и снег. Мягкий, белый, как шкура исполинского северного медведя.

Высокие горделивые окна с блестящими обледенелыми карнизами равнодушно созерцали облака.

Я удивился, что небо было переполнено летящими птичьими стаями.

Я поднимался по бесчисленным гранитным ступеням на Градчаны, где каждая ступень была шириною в четыре человеческих роста, и перед моим взором внизу постепенно открывался город со своими крышами и фронтонами.

К домам уже подкрадывались сумерки, когда я вышел на уединенную площадь, в центре ее высился собор, вершину которого венчал ангел на престоле.

Чьи-то следы — кромка их была стянута корочкой льда — вели к боковой двери храма.

Откуда-то издалека, из какой-то дальней квартиры, в вечерней тишине плыла еле слышная угасающая мелодия фисгармонии. Звуки падали в одиночестве, словно капали слезы печали.

Двери собора за мной закрылись, и я услышал их мягкий вздох. Я очутился во мраке, лишь золотой алтарь переливался в глубокой тишине в изумрудном и лазурном сиянии угасающих лучей, падавших сквозь цветные витражи на скамьи. Из красных стеклянных лампад сыпались искры.

Воздух был наполнен слабым ароматом воска и ладана.

Я оперся на скамью. Мое сердце странно молчало в этом царстве неподвижности.

Жизнь умолкшего сердца заполнила пространство — таинственное, смиренное ожидание.

Вечным сном покоились мощи в серебряных раках…

Вот! Из далекого далека послышался приглушенный топот конских копыт. Едва доносившийся до моего слуха, он становился все громче и внезапно смолк.

Раздался слабый звук, точно хлопнула дверца кареты.

За моей спиной послышался шелест шелкового платья, и нежная тонкая рука коснулась моего плеча.

— Пожалуйста, пойдемте поближе к колоннам. Мне неловко говорить здесь, у молельных скамей о вещах, которые я хочу сообщить вам.

Торжественность окружающего вылилась в трезвую ясность. Будни внезапно позвали меня к себе.

— Не знаю даже, как мне вас благодарить, мастер Пернат, за то, что вы в скверную погоду не испугались пойти в такую даль.

Я пролепетал две-три банальные фразы.

— Не знаю более надежного места, чем это, где бы можно было скрыться от опасных свидетелей. Здесь же, в соборе, нас, конечно, никто не станет искать.

Я извлек письмо и протянул его женщине.

Она была закутана в богатую меховую шубу, но даже по звуку ее голоса я узнал в ней ту, что в прошлый раз в страхе перед Вассертрумом вбежала в мою каморку на Ханпасгассе. Впрочем, я не особенно удивился этому, поскольку никого другого и не ожидал.

Я смотрел на ее лицо, в сумраке каменной ниши оно, может быть, казалось бледнее, чем, наверное, было на самом деле. Ее красота заставила меня задохнуться, я будто прирос к полу. Охотней всего я упал бы перед ней на колени и целовал бы ей ноги только за то, что я должен помочь именно ей, за то, что она выбрала меня.

— Прошу вас, забудьте о том случае, когда вы меня увидели в последний раз — хотя бы на то время, пока мы здесь, — сдавленным голосом продолжала она. — Я совсем не знаю, как вы относитесь к подобным вещам…

— Я дожил до старости, но ни разу в жизни не был столь самонадеян, чтобы стать судьей своих ближних, — это было все, что я мог из себя выдавить.

— Благодарю вас, мастер Пернат, — тепло и просто сказала она. — А теперь наберитесь терпения и слушайте. Не смогли бы вы мне помочь выйти из отчаянного положения или по крайней мере дать какой-нибудь совет? — Я чувствовал, что ею овладел жуткий страх, и слышал, как дрожит ее голос. — В прошлый раз — в студии — во мне зародилось подозрение, что тот кровожадный людоед с какой-то целью преследует меня. Уже спустя несколько месяцев я обратила внимание, что куда бы ни шла — одна, или со своим мужем, или с… с доктором Савиоли, — всегда где-нибудь рядом оказывалось мерзкое бандитское лицо того самого старьевщика. Его косой взгляд преследовал меня во сне и наяву. И намека еще не было на то, что он замышлял, но уже по ночам я задыхалась от мучительного страха, что он набрасывает мне на шею петлю!

Сначала доктор Савиоли пытался успокоить меня, убеждая, что жалкий старьевщик Аарон Вассертрум в худшем случае способен на мелкий шантаж или что-то подобное, но всякий раз при упоминании имени Вассертрума у него белели губы. Я чувствую, доктор Савиоли что-то скрывает, чтобы не тревожить меня, скрывает нечто ужасное, что ему или мне может стоить жизни.

А после я узнала, что он так старательно пытался скрыть: старьевщик неоднократно наведывался в его квартиру по ночам! Я знаю это, чувствую каждой клеточкой, происходит нечто такое, отчего вокруг нас медленно затягивается петля. Что этому душегубу от нас нужно? Почему доктор Савиоли не в силах справиться с ним? Нет, нет, я больше не могу спокойно на это смотреть. Мне надо что-то придумать. Что-нибудь, иначе можно сойти с ума…