Холли Блэк - Холодный город

Он нахмурился, глядя на нее. Тана смотрела на его окровавленное запястье. Ей хотелось поцеловать его, провести по нему языком, вонзить в кожу острые зубы. Другая ее часть кричала, что этого делать нельзя.

Она открыла рот, показывая свои новые клыки.

– О, – сказал он с удивлением.

– Пожалуйста, скажи мне, если это действительно плохо. Марисоль сказала… Неважно. Просто объясни мне.

– Попробую, – начал Габриэль, не обращая внимания на кровоточащее запястье. – В прежние времена мы навещали людей, которых хотели обратить, каждую ночь: брали у них кровь и взамен давали свою. Когда они были готовы – становились не совсем людьми, – мы позволяли им попробовать человеческой крови и превратиться в вампиров. Ты, как бы это сказать… ускорила процесс, выпив слишком много вампирской крови.

Он говорил то же, что и Марисоль. Как будто видел, как это делается. «Нет, идиотка, – неожиданно подумала она, – это сделали с ним самим».

– И что дальше? – спросила Тана. Слова «становились не совсем людьми» эхом отдавались у нее в голове.

Габриэль пожал плечами:

– Вампир, которого поили кровью вампира, сильнее. Вот и все. Почти все вампиры, обращенные после того, как на мир обрушился Холод, слабые, у них слабая кровь. Мы называем их незаконнорожденными, случайностями. Ошибками.

Тана провела языком по кончикам клыков. Кровь Габриэля тремя струйками текла по руке, от нее трудно было отвести взгляд. Она выглядела, как клубничный сироп – словно из детских снов.

– Это значит, что я все еще просто больна, да? И если я больше не буду пить кровь, через восемьдесят восемь дней мне станет лучше, да?

Выражение его лица сказало ей больше, чем любые слова.

– Я никогда не видел, чтобы телесные изменения обращались вспять. Но я не говорю, что это невозможно…

– И я могу остаться такой навсегда? – спросила Тана. Ее сердце бешено стучало. – И этот голод тоже всегда будет со мной?

Габриэль долго молчал, и это тоже было ответом. Потом потянулся за шарфом, чтобы перевязать запястье. Если она навсегда останется инфицированной, то будет живым вампиром. Вампиром, который никогда не получит того, чего жаждет. Когда тебе кажется, что хуже уже некуда, открывается новая бездна. Всегда есть что-то хуже, всегда есть чего бояться. Кажется, даже есть такая пословица?

«Мне все равно, – решила Тана, – но сейчас, в эту минуту, я постараюсь не волноваться и ни о чем не думать». Она схватила Габриэля за руку, и когда он вопросительно посмотрел на нее, не смогла ему ответить. Она не хотела объяснять, почему ей не хочется думать о последствиях, не хотела рассказывать, почему неправильный выбор может казаться привлекательным и как здорово хотя бы раз выбрать свой путь падения. Она просто молча прижала его раненое запястье ко рту и прокусила своими новыми острыми зубами кожу, заставив его – даже его – задохнуться.

Тана глотала кровь Габриэля, как старое темное вино из какого-то забытого подвала. Она чувствовала себя Персефоной [15] В греческой мифологии – царица подземного царства. в Аиде – гранатовые зерна лопались на зубах, сок стекал по языку, и чем больше она пила, тем больше жаждала. Кожа словно горела изнутри, тело содрогалось от восхитительного чувства. Габриэль издал тихий звук, поднял свободную руку к губам и зажал себе рот. Она сильнее прильнула к его запястью.

Наконец Тана заставила себя отпустить его руку и неуверенно посмотрела на него. Она чувствовала себя пьяной. Он тоже смотрел на нее помутневшим взглядом. Когда он отнял руку ото рта, его губы были полуоткрыты, он дрожал, как будто от электрического тока.

Тана вдруг поняла, что через несколько часов Габриэлю придется сражаться с древним вампиром, и делиться с ней своей силой было очень плохой идеей. Однако, судя по его запрокинутой голове и опущенным векам, ему было все равно. Тана испугалась, что выпила слишком много.

– Габриэль, – произнесла она едва ворочающимся языком.

– Да? – он моргнул, как будто пытаясь сфокусировать взгляд.

– Можешь укусить меня. Если хочешь.

Это вывело его из забытья. Он отпрянул, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

Она забралась к нему на колени, уперлась руками в плечи.

– Я уже заболела. Я уже обречена. Уже все равно.

– Тана, – протестовал он, потрясенно глядя на нее. Но он хотел укусить, она это видела. Он наклонился к ее горлу, как будто биение ее сердца отдавалось у него в ушах, и вдохнул запах кожи.

Она зажмурилась и приготовилась к болезненному уколу клыков.

– Тана, – прошептал он, прижавшись губами к ее коже, – Тана…

– Быстрее, – сказала она. – Мне и так страшно. Не дай мне струсить и…

Тана почувствовала прикосновение холодных губ, давление зубов, и всхлипнула от страха. Габриэль прижал свое окровавленное запястье к ее рту, и в тот момент, когда ее зубы нашли свежую рану, вонзил клыки в шею. Ей показалось, что в горло вошли два осколка льда.

Она застонала. Боль пронзила все тело. Она чувствовала, как он вытягивает кровь, и тепло покидает ее. Чувствовала, как все быстрее и быстрее бьется от страха сердце. Язык чувствовал вкус его крови, по спине побежали мурашки, губы онемели.

Они прижималась друг к другу, одной рукой он обнимал ее, и внутри Таны нарастало темное наслаждение, которому трудно было сопротивляться. Она едва не забыла, что нужно дышать и делать что-то еще, кроме как припасть к его запястью и раствориться в бесконечном экстазе.

Она прижалась к нему так, будто пыталась проникнуть под кожу.

Потом он оттолкнул ее, отодвинувшись на другой конец кушетки. Тана почувствовала боль в шее и жадно втянула воздух. Предметы вокруг постепенно обретали четкость. Габриэль прикрыл глаза длинными черными ресницами, черные кудри упали на лицо, губы был испачканы кровью. Он казался падшим ангелом, давно изгнанным с небес.

Она приоткрыла губы, желая поцеловать его, но опомнилась.

За окном стемнело. Тана поднялась, хотя ноги у нее подгибались.

Габриэль открыл глаза.

Тана хотела рассказать ему о Валентине. О том, что ей пора. Что она обещала помочь и поможет. Только вот прямо сейчас ей не хочется никому помогать, а хочется поцеловать его и, может быть, укусить снова, но сначала поцеловать, и сделать все то, что обычно следует за поцелуями.

Она многое хотела сказать ему, но камера над картиной, снимавшая все, что они делали, записала бы и эти слова.

При мысли, что Люсьен за ними наблюдает, она бросила взгляд на стену и тут же отвернулась, заставив себя не смотреть слишком долго.

– Я должна вернуться в комнату, – сказала она, не в силах выдержать взгляд Габриэля. Она хотела его, хотела остаться и позволить страсти вытеснить страх.

Тана заставила себя шагнуть к двери. Габриэль, казалось, собирался сказать что-то, что заставило бы ее остаться, но он молча встал, опираясь рукой на стену. Темная, отливающая синевой кровь текла с его запястья.