Алексей Оутерицкий - Немцы в городе

Минут через десять мы с Викентьичем забрасывали в дюралевую тележку дохлых работяг, первым делом выбирая наших и располагая их поперек движения, между двумя высокими рамами. Уместилось семь человек. Их ноги и руки свешивались, но движению помешать были не должны.

– Куда их? – спросил я, пытаясь унять тяжелое от физической нагрузки дыхание.

Викентьич постоял, прикидывая. Он тоже тяжело и хрипло дышал, а лоб был блестящим от пота.

– Давай в кузницу.

– Почему в кузницу?

– А что ты предлагаешь?

Я пожал плечами.

– Может, сообщить в милицию?

Мастер опять задумался.

– Успеется, – наконец сказал он. – Сначала наведем порядок, потом будем думать, что дальше… Все. Покатили.

– Покатили…

Мы вцепились в дюралевую раму, плотно уперлись ногами в пол и, поднажав, кое-как стронули тележку с места. Вес оказался порядочным. Толкать было трудно, но вполне осуществимо, только сильно скользили ноги.

– Ничего, – прохрипел Викентьич, – на улице крови нет, там нормально пойдет. Давай, поднажали еще…

Вышло семь рейсов, и в итоге тесноватое для такого количества трупов пространство в кузнице, между входом и горном, оказалось заваленным на высоту половины человеческого роста. Тела никак не хотели аккуратно штабелироваться, норовили расползтись по всем щелям, и к концу укладки студнеобразная масса заполонила собой все пространство между станками.

– Перекур, – объявил Викентьич и мы стали пробираться к специальной скамейке для отдыха возле остывшего горна, чтобы хоть пяток минут посидеть по-человечески.

Для этого пришлось забраться на груду и топать прямо по телам, которым теперь действительно было уже все равно.

«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края… прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января», – негромко пел Лещенко из пластмассовой коробочки радио на шкафчике кузнеца. Тот валялся сейчас между аппаратом точечной сварки и пневматическим молотом, поверх переломанного очкастого токаря.

– Хорошая песня, – сказал Викентьич.

– Угу… – сказал я.

Около минуты мы сидели молча, расслабленные, с наслаждением откинувшись спинами на стенку, обитую в этом месте мягким.

– Тяжеленные, – сказал я.

– А то, – сказал Викентьич.

– Может, складских надо было отдельно? – сказал я.

– Да ладно, – сказал Викентьич.

Мы опять на минуту замолчали, наслаждаясь отдыхом.

Потом я осторожно пощупал затылок. Мне все время казалось, что что-то там не так. Палец ощутил провал, словно в черепе образовалась дырка, а в провале было что-то мягкое, теплое и слегка влажное, что пружинило под нажимом подушечки большого пальца. Вокруг провала загустела кровь.

– Чего? – спросил Викентьич, заметив, что я ковыряюсь в голове.

– Да так, – сказал я.

Мы посидели еще минуту.

– Пошли, – сказал Викентьич и щелчком отправил окурок в горн.

Мы двинулись через токарный зал, а когда почти дошли до места, я решился:

– Слушай… ты не мог бы дать взаймы. Я бы с аванса вернул.

– Сколько тебе?

– Да пятерки бы, наверное, хватило. Жратвы какой прикупить, а то дома совсем пусто.

– Ладно, идем ко мне. – Мы с Викентьичем прошли в угол, к конторке, где он выдавал мне робу. – Черт, – сказал он, порывшись в ящике стола, – вот только что есть. – Он помахал двадцатипятирублевой бумажкой. Потом опять пошарил в ящике, но нашел еще только железный рубль. – Ладно, держи. Двадцатку завтра принесешь, когда разменяешь. А пятерку с аванса отдашь.

– Конечно, – сказал я…

Около двух часов мы копошились в цеху, приводя все хоть в какой-то порядок, и в итоге вышло довольно неплохо. Такого свинства, как сразу после махаловки, уже не было. Нам даже удалось вернуть на место аппарат газированной воды. Единственное, что мы не смогли сделать – это поставить ворота и поправить слишком тяжелые для двух человек махины покосившихся станков.

В самом конце Викентьич приволок длинный кусок черного резинового шланга, подсоединил его к специальному разъему проходящей по стене цеха трубы, открыл вентиль и около десятка минут поливал бетонный пол, напором холодной воды выгоняя не успевшую свернуться кровь на улицу, в створ ворот.

– Все, окончена смена, – наконец сказал Викентьич, выключая воду. Стало тихо и я услышал доносящийся из наждачной комнатухи голос Лещенко: «Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори; а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асма-а-атрии-и»… Викентьич не стал уносить шланг, просто свернул его кольцами и бросил возле пресса. – Пусть лежит. Завтра с утра пройдемся еще разок, начисто.

– Пройдемся, – сказал я.

– В душ пойдешь? – спросил Викентьич. – У нас есть. Возле раздевалки.

– У меня полотенца нет.

– Ничего, я тебе какую-нибудь чистую тряпку найду.

– Тогда можно, – сказал я.

– Ну, двинули.

– Чего? – спросил я, заметив, что Викентьич не торопится уходить, все оглядывается на зияющий в стене проем.

– Да ворота, мать их… – с досадой пробормотал он. – Негоже цех открытым оставлять… Но вдвоем не управимся, точно. – Он почесал затылок. – Ладно, как есть, так есть. Пошли…

Я очнулся. Ну, по крайней мере, так мне показалось. Просто я вдруг оказался в каком-то месте и не сразу сообразил, что это за место и почему я здесь. Подобные ощущения, вроде, испытывают эпилептики, где-то я это слышал. Кто-то говорил, что такой может очнуться на асфальте, увидеть столпившийся вокруг народ с любопытными и испуганными лицами, и лежать, не понимая, что произошло и почему он валяется на улице.

Я стоял в дверях раздевалки с мокрыми волосами, чувствуя запредельную усталость и одновременно свежесть в теле, как бывает после тяжелой физической работы и последующего душа, и смотрел на запирающего шкафчик мастера. Походило на то, что я переоделся первым и ждал его.

Викентьич вдруг замер на несколько секунд, словно потерял ориентацию в пространстве или пытался что-то сообразить, потом повернул голову, посмотрел на меня и неуверенно подмигнул. Мне показалось, что вышло у него слегка неестественно, как бывает, когда человек не знает, что сказать или сделать.

– Замком не обзавелся? – спросил Викентьич и теперь мне показалось, что он только что это у меня спрашивал. Только я не был в этом стопроцентно уверен.

– Нет пока. Поищу дома.

– Купи, если не найдешь, – сказал Викентьич и двинулся в мою сторону, – все равно понадобится. Хоть здесь, хоть на складе, коль ты на полгода на фабрику устроился.

– Ну да, – сказал я, а Викентьич остановился возле зеркала и поправил рукой волосы.

Я заметил, что они у него тоже мокрые.

Я ощупал затылок. Мне вдруг показалось, что там что-то не так. Пальцы ощутили, что небольшой участок черепа как будто лысый, с выдранными волосами. Кожа на этом участке зудела, как бывает, если заживает рана. И еще это место, кажется, слегка кровоточило. Хотя, возможно, я плохо вытер голову и это была просто вода.