Василий Криптонов - Летящие к Солнцу 1. Вопрос веры

И что в итоге? Разве кто-то приполз на коленях благодарить меня? Разве я увидел алую ковровую дорожку? Или сорок обнаженных девственниц выбежали мне навстречу? Нет, я увидел солдат, которые в грубой форме препроводили меня и моих друзей в вонючую клетку, не очень, правда, в своей убогости отличающуюся от жилища среднего умника.

Я говорю так, потому что видел, как вы, ничтожества, живете. Раса опустившихся грибожуев, осажденная озабоченными подсолнухами. Преисполнившись жалости к девушке покойного графомана (весьма страшненькой, хотя и не до такой степени, как все здесь присутствующие, кроме несравненной Вероники), я решил утешить ее, позволив вступить со мной в половую связь. Однако девушка, поняв свою убогость в сравнении со мной, великолепным, предпочла повеситься, написав на груди мое имя.

Я опускаю претензии к качеству продуктов и мастерству поваров, – зачем говорить о том, чего нет? – и предъявляю встречный иск Новому Красноярску. Обвиняю в порче имущества, оскорблении действием и насильственном удержании в месте, не предназначенном для жизни в принципе. Для удовлетворения моего иска необходимо: выдать новый бронетранспортер взамен испачканного внутренностями Педры; вернуть изъятое оружие и добавить не меньше двух ящиков патронов; поднять нас на поверхность с величайшими почестями.

Я отказываюсь от денежной компенсации, поскольку вы все – нищеброды. Предложение разбавить генофонд расцениваю как умышленное оскорбление и склонение к скотоложству. Но вы можете изваять мою статую и поклоняться ей. Новая религия будет называться «риверианство». Впрочем, на этом не настаиваю. Вряд ли ваше сознание дозрело до религии. Можете сперва сочинить обо мне пару мифов. У меня все, ваши чести. – Я поклонился трибунам и вновь повернулся к залу.

Челюсти Джеронимо и Вероники упали так низко, что едва не вышли из пазов. Но это немое обалдение не шло ни в какое сравнение с той бурей, что разразилась за их спинами. Даже солдаты едва сдерживали взбешенную толпу, готовую линчевать.

– Сжечь его! – визжали одни.

– К триффидам гниду! – орали другие.

В меня полетели банки, бутылки и – внезапно – чьи-то трусики и лифчик.

Я застонал и пошатнулся под напором неистовой волны, несущейся в меня из зала. Мой эмоциональный двойник бился в судорогах и пускал пену изо рта. «Слишком… много», – прохрипел он.

Я рухнул на колени, потом повалился на пол, чувствуя, как против воли на лице расцветает сытая, довольная улыбка. В глазах потемнело. В темноте вспыхнул огонек, и я увидел отца, сидящего возле костра. Папа грустно качал головой, глядя на глубину моего падения. «Не говори ничего, – прошептал я ему. – Так… Так просто было надо!»

– Благодарю вас, господин Риверос, вы можете садиться, – послышался голос Черноволосого. – Приглашаю обвиняемого Джеронимо Фернандеса Альтомирано.

Я сгреб себя с пола и поплелся на скамью подсудимых. Проходя мимо меня, Джеронимо выразил надежду, что на том свете мы будем вариться в одном котле.

– Ты что, вообще наглухо отмороженный? – шепотом спросила Вероника, когда я сел рядом.

– Я этого не скрывал с самого начала.

Немного подумав, я решил сделать хоть что-то хорошее и, повернувшись к Веронике, сказал:

– Не бойся смерти. Там – просто комната с надписью: «Who cares?» и обзором на весь мир. Можно даже заказывать девочек в любое время.

– Ну, хоть там не придется изображать из себя натуралку, – безразличным голосом отозвалась Вероника.

– Блин, я не то хотел…

– Помолчи, а? Ты сегодня достаточно высказал.

Я заткнулся и уставился на Джеронимо. Одного взгляда хватило, чтобы понять: демон раннего пробуждения вновь одолел его. Как яростно он смотрит на сестру, как злобно горят глаза…

Зал продолжал бесноваться, и Черноволосый взглянул на Седого. Тот опирался локтем о трибуну, прикрыв глаза ладонью, но каким-то чудом уловил невербальный сигнал коллеги, поднял голову и застучал молоточком, явно жалея, что под рукой нет кувалды покрепче. Которой можно было бы разбить мне голову.

Наконец, пришла тишина, и Черноволосый, которого мое выступление, казалось, только приободрило, улыбнулся Джеронимо:

– Молодой человек, изложите, пожалуйста, вашу версию событий.

Джеронимо не заставил себя упрашивать. Выпростав руку с указующим перстом, он заговорил:

– Согласно моей версии эта жирная старуха с псориазом, которая имеет наглость называться мне сестрой, во время нападения на транспортер проигнорировала мой приказ и не убила всех врагов, цинично маскируя предательскую деятельность под так называемый здравый смысл! Это прирожденное удобрение для триффидов попросту не смогло оторвать от кресла свой отожранный зад, и…

Я постарался отключить восприятие скрипучего голоса Джеронимо. Покосился на Веронику. Бледная, с бесконечно злым лицом, она сидела, подперев кулаком подбородок, и смотрела на брата.

– Перед полным залом, – процедила сквозь зубы. – Не думала, что до такого дойдет.

– Да он же себя не контролирует, – сказал я.

– А я что, просила утешений?

Пожав плечами, я отвернулся. Кажется, тот короткий миг душевной близости остался в далеком прошлом. Впрочем, мне было все равно. Мой эмоциональный двойник обожрался до такой степени, что мог лишь тихонько пищать на выдохе.

Тем временем выступление Джеронимо прервал Черноволосый:

– Простите, – мягко сказал он, – но я бы попросил сосредоточиться на описании инцидента, приведшего к вашему задержанию. Расскажите, как произошло убийство.

– Ах, это! – Джеронимо отмахнулся. – Форменный дурдом. Мы спокойно ехали, никого не трогали, и вдруг появился этот псих. Не то пьяный, не то обдолбанный, он бросался под гусеницы и орал стихи. Мой дорогой друг Николас включил задний ход, но псих оказался хитрее. В своей неискоренимой жажде самоубийства он обежал вокруг и бросился под гусеницы сзади, нанеся всем нам непоправимый моральный ущерб. Мой друг Николас рыдал над его телом так долго, что все подумали…

– Прокомментируйте доведение до самоубийства! – чуть ли не подпрыгнул Черноволосый, который с каждой секундой волновался все больше.

Джеронимо погрустнел.

– Эта девушка, – начал он тихо, – всегда стояла между ними. Николас и Педро с детства дружили, были не разлей вода, пока не появилась эта коварная разрушительница судеб. Оказывая знаки внимания то одному, то другому, она заставляла их соперничать, сражаться, ненавидеть друг друга. Сейчас я понимаю, что с ее стороны это не было просто игрой. Несчастная, она сама не могла разобраться с тем, что творится у нее в душе…

Джеронимо всхлипнул, и я вдруг понял, что он утирает рукавом самые настоящие слезы. И весь зал внимает ему в благоговейном молчании. Я покосился на Веронику. Слава богу, ее лицо сейчас напоминало иллюстрацию к словарной статье, трактующей слово «скепсис». Почувствовав здесь некую опору, я мысленно прислонился к Веронике, а то трагическая история моей любви уже чуть не растрогала меня самого.