Сергей Мусаниф - Физрук

Поддельные елочные игрушки, что сверкают так же ярко, но никакой радости не приносят.

Второй задачей было распространение идеи как можно шире, пока пламя мировой революции не охватит всю планету и не выйдет за ее пределы. Да, теперь он знал, что есть и другие миры.

И они тоже нуждались в освобождении. Это только начало.

Его новые товарищи были верными, преданными, готовыми идти до конца, заражались идеями коммунизма с единого укуса, но были совершенно безинициативными.

Слишком многое приходилось держать под личным контролем, а кое-что — и делать самому.

Поэтому он страшно обрадовался, когда обнаружил возможность раз в сутки призывать под свои знамена кого-то из старых товарищей. Из героев былых времен. Конечно, в глубине души он знал, что они были такими же подделками, как и он сам, на сейчас это не имело значения.

Придет время, и они узнают, кто все это устроил и зачем. Они все выяснят и непременно во всем разберутся. Но в текущий политический момент важно другое.

Площадь укрепить невозможно, поэтому он распорядился перекрыть все ведущие к ней улицы. Баррикады росли, как на дрожжах, благо, строительного материала для них было предостаточно. Вместе с тем, его агитационные бригады курсировали по городу и приводили в его ряды новых сторонников.

Ему претило распространение идеи биологическим путем, но иногда выбирать не из чего и приходится работать с тем, что есть.

Его армия росла. На этот раз все товарищи действительно были равны, не было даже деления на рабочих и крестьян. Никто не жаловался на условия, никто не требовал себе повышенную пайку, никто не роптал, и все были готовы умереть а дело революции вот хоть прямо сейчас. А разница в уровнях… ну, что разница в уровнях.

Подтянутся.

Не зря же он им говорил, надо качаться, качаться и качаться.

За спиной деликатно покашляли. Он знал этот кашель — сухой, сдержанный, с едва слышными металлическими нотками.

— Да, Феликс, — сказал он.

— Владимир Ильич, там ходок пришел.

— Какой такой ходок?

— Обычный. С вами говорить хочет.

— И откуда пришел?

— Говорит, что издалека.

— Где он сейчас?

— У площади, на последней линии обороны.

— Зовите сюда, — сказал он.

— Только он какой-то странный, — сказал Феликс. — Наши товарищи к нему на два метра подойти не могут, словно отталкивает их что-то.

— Это архилюбопытно, батенька, — сказал Ильич. — Ведите его немедленно.

— Это… — замялся Феликс. — Может быть опасно.

— Все в этой жизни может быть опасно, Феликс, — сказал Ильич. — Мужчины опасны, женщины опасны, от сердечного приступа вообще никто не застрахован. Но раз уж человек пришел, надо его выслушать. Только сюда его не ведите, я сам выйду.

Он вышел из мавзолея на прохладный осенний воздух и вдохнул его полной грудью, хотя это было и необязательно. Он любил осень. Прошлый раз у него все получилось именно осенью.

Соратники потом подвели, потомки не удержали, но это уже другой разговор.

Ходок стоял напротив входа, в круге свободного пространства, сам Феликс держался сзади и чуть поодаль, но не сводил с незнакомца глаз, готовый начать действовать в любом момент.

Ильич двинулся навстречу ходоку и обнаружил, ничего не мешает ему подойти на расстояние рукопожатия. Или удара ножом.

— Вождь, — при приближении Ильича незнакомец уважительно склонил голову.

— Не надо этих церемоний, батенька, — сказал Ильич. — Давайте познакомимся, для начала самое то.

— Меня зовут Соломон Рейн, — сказал ходок. — И я знаю, кто вы.

— Не из племени ли вы израилева? Впрочем, неважно. С чем пожаловали?

— Разговор есть, — сказал Соломон. — Но приватный. С глазу на глаз, так сказать.

— У меня от моих товарищей секретов нет.

— У меня есть, — сказал Соломон. — Если вас вопросы безопасности беспокоят, то это зря. Во-первых, я никоим образом не собираюсь причинить вам вреда, а во-вторых, в бою вы один стоите больше, чем вся эта толпа, и вам это прекрасно известно.

— Каждый человек должен чувствовать себя нужным, — негромко сказал Ильич. — Но желание гостя — закон. Давайте уединимся. Мы уединимся, Феликс.

— Пойду посты проверю, — сказал Феликс, на прощание одарив Соломона взглядом, холодным, как жало стилета, входящее тебе под ребра декабрьским утром. — Расходимся, товарищи. Здесь нет ничего интересного.

Товарищи разошлись на исходные. Ильич приглашающим жестом указал на вход в мавзолей.

— После вас, батенька.

В глубины они не пошли, устроились в гардеробе. Ильич присел на шаткий деревянный стул, оставшийся еще с прежним времен, и тут же принялся раскачиваться.

Соломон стоял.

— Итак, откуда вы, батенька?

— Издалека, — сказал Соломон. — Очень издалека.

— Из Владивостока?

— Из других миров, — сказал Соломон.

— Хотите встать в наши ряды и помочь общему делу?

— Хочу помочь, — сказал Соломон. — Но без вставания в ряды, увы.

— Тогда спрошу прямо. Вы, батенька, коммунист?

— Я сочувствующий, — сказал Соломон.

— Неопределившийся, значит. Вы хоть понимаете, батенька, что коммунизм — самая прогрессивная из возможных моделей построения общества?

— Со всем моим уважением, вождь, но я здесь не для того, чтобы участвовать в политических дискуссиях, — сказал Соломон. — Да и у вас на них осталось не так много времени. Грядет большая война, и враг уже на пороге.

— Нам не привыкать жить в окружении врагов, — сказал Ильич. — Кто на этот раз? Белогвардейцы? Эсэры?

— Наймиты капитала, — сказал Соломон.

— Почему мои товарищи не могут к вам приблизиться? — внезапно спросил Ильич.

— Потому что на мне лежит аура отпугивания нежити, — сказал Соломон.

— А я тогда почему могу?

— Потому что на высшую нежить эта аура не действует.

— Вот, значит, как.

— Вы знаете, кто вы?

Ильич задумался, но раскачиваться не прекратил. Стул скрипел.

— И кто я? — спросил Ильич после нескольких минут молчания.

— Сначала ответьте на мой вопрос, — сказал Соломон. — Какие чувства вы испытываете, глядя на меня? Жгучую, переполняющую ваше существо ярость?

— Пожалуй, что так, — несколько смущенно сказал Ильич.

— Вы не находите это странным? Ведь вы же меня совсем не знаете.

— Нахожу, батенька. Но в мире сейчас столько всего странного происходит…

— Это не ваша эмоция, — сказал Соломон. — Она навязана вам извне.

— Кем же?

— Тем, кто вас создал.

— Полагаю, вы знаете, каков будет мой следующий вопрос.

— Система, — сказал Соломон. — Вас создала Система. Как вам удается сдерживаться?

— У коммуниста должен быть холодный разум, — сказал Ильич. — Что такое Система?

Соломон объяснил. Опустив, впрочем, некоторые подробности.

— Архизанятная история, — сказал Ильич. — И каково же мое место в этой Системе?