Захар Петров - Муос: Чистилище

— И дело не в кинге. Эрик — человек слова, и раз пообещал, что вас никогда не изгонит, значит так оно и будет. Но Кинг уже для многих здесь не авторитет. Долгие годы благополучия и спокойствия, которые он обеспечивал своим подданным, ими забыты при первом же серьёзном испытании. В наступившем голоде все винят только кинга. Вернее, винят вас, белых, которых кинг пустил в Резервацию.

— Но как же так, Джессика? Мы же учим ваших детей, и они с удовольствиям приходят на занятия. Как же их родители могут что-то плохое замышлять о нас? А близнецы? Ведь без них бы Резервация не выстояла в стольких схватках с бандами. И они женились на ваших девушках, Сара скоро родит от Пахи; а Линда скоро уж понесёт от Сахи, если уже не понесла.

— Всё это так. Но уж так устроен человек, что когда становится очень плохо, ему обязательно надо найти виноватого. И обычно виноватыми назначают тех, кто хоть чем-то не похож на большинство. И ещё этот Бил. Он ненавидит нас всех: тебя, твоих друзей, меня, Эрика, жён Сахи и Пахи. Когда-то ещё подростком он пытался ухаживать за мной, но мне было противно его плещущее через край самодовольство, и я сразу же сказала «нет». Потом я перешла ему дорогу, поступив вместо него в Университет. Потом твои Саха с Пахой в первой же схватке обнулили его былые заслуги как командора Резервации. Он уже почти не скрывает, что на королевском троне видит себя. Но так сложилось, что ему трудно найти в себе хоть одно преимущество перед Эриком. Поэтому Бил пытается использовать ваше присутствие здесь, выставляя его как предательство кинга. До голода на его злобный скулёж не обращали особого внимания, но сейчас многие стали к нему прислушиваться. Я уверен, он ждёт удобного момента, чтобы уничтожить вас, кинга, быть может, и меня…

Вера давно это понимала и видела сама. Джессика была на сто процентов права, и этот диалог Вере нужен был лишь для того, чтобы Джессика озвучила мысли, уже давно её мучавшие. Она замечала, как за последнее время к ним изменилось отношение мавров. Некоторых детей родители не пускали на занятия, особенно после того, как маленькая Эмми упала в голодный обморок прямо во время урока, как будто в этом была вина учителей. На занятия «вечерней школы» мулаты перестали ходить вообще. Опасность нападения почти миновала — достаточно сильных банд, которые смогли теперь сломить сопротивление местной дружины уже, похоже, просто не существовало. И под предлогом этого Паха и Саха остались как бы не при делах. Они организовали маленькую кузню и поначалу были очень востребованы, но теперь их дело игнорировалось всеми; единственным их заказчиком оставался Вячеслав. И здесь мулаты как будто хотели подчеркнуть, что они уже не нуждаются в услугах белокожих воинов и кузнецов. Исходивший от резервантов холод коснулся не только близнецов, но и их жён; к ним относились чуть ли не как к засаленным общением с белыми. Особенно тягостным был момент получения пайка утром. Дежурный, раздающий скудные пайки, и выстроившиеся в очередь с котелками и мисками мавры с почти нескрываемой ненавистью смотрели на Веру, получавшую паёк на себя и двух иждивенцев. Иногда она слышала обидные реплики, суть которых сводилась к тому, что белые, мучавшие их столько лет, теперь их ещё и объедают. Вера бы никогда не терпела такого сама, ушла бы к диггерам или в какое-нибудь дальнее поселение. Но с ней был Вячеслав, который даже в пределах поселения едва передвигался на своих протезах. Ему нужен был покой и хоть какая-то пища. Даже за Хынга Вера не переживала. Он становился крепеньким юношей, неплохо усвоившим приёмы рукопашного боя, которым его подучивали Саха, Паха, а иногда и Вера. Вера понимала, что её пребывание тут ставит под угрозу не только белокожих гостей Резервации. Угроза нависла над беременной Джессикой, Эриком, жёнами близнецов.

— Ты, Джессика, как всегда, права, нам пора уходить.

— Вы же не будете отрицать действительность: Крах, о котором говорили в Центре, или Хаос, о котором пели диггеры, уже наступил. Погибли от войн, голода, болезней четыре пятых населения Муоса. Но смерть ещё не закончила свою жатву. Каждый выживший думает только об одном — как выжить самому; в лучшем случае, он ещё заботится о выживании своих близких. И просвета в этом мраке пока не видно, сколько это продлится — одному Богу известно. Я проходила по поселениям, где люди все, как один, обезумели; за год они успели позабыть человеческую речь. Среди них есть маленькие дети, но ничему, кроме выживания, их не учат. Если кому-то в Муосе суждено выжить, то следующее поколение не будет уметь писать и считать, словарный запас у них будет исчисляться несколькими сотнями слов. Но пройдут десятилетия или, быть может, столетия, и падение закончится. Наши потомки, почувствовав ногами дно ямы, начнут робко подыматься из состояния дикости. И им придётся проходить весь путь заново: изобретать колесо, огонь, простейшие механизмы, арифметику, письменность, медицину. На это может уйти сотни тысяч лет. А может случиться катастрофа, с которой невооруженные знаниями люди справиться не смогут. И тогда человек бесследно исчезнет.

Вера смотрела на отрешённые лица этих людей, случайно собравшихся возле одного костра. Станция Пролетарская стала похожей на адское пепелище — обугленные остовы жилищ, чёрные стены, тут и там валяются обгоревшие человеческие черепа и кости. Лишь на потолке каким-то чудом почти не повреждённой сохранилась живопись партизанских художников, увековечивших несколько десятилетий истории Муоса. В пятнах сажи герои прошлого смотрели на творящееся внизу с каким-то грустным недоумением. Вряд ли кто-то найдётся в ближайшую сотню лет, кто решит заполнить последние несколько метров потолка изображением людского безумия, уничтожившего этот подземный мир.

Станцию восстанавливать было некому, а заселять было незачем. Правда, где-то в тёмных углах слышалось топтание нескольких местных обитателей. Кто они — чудом выжившие в пожаре партизаны или кто-то из пришлых — понять было невозможно. Одежды на них почти не осталось, а тела были покрыты сажей и коростой от кожных болезней. Теперь они уже мало походили на людей, даже бегали они как-то согнувшись, как будто собирались встать на четвереньки. Чувствовалось, что они со злобой поглядывают на собравшихся у костра, но нападать на такое количество своих сородичей они опасались и поэтому опасности пока не представляли.

Те, кто сидел возле костра, казалось, не слушали Веру вообще. Они завороженно смотрели на костёр, будто пытались сжечь свои невесёлые мысли в языках пламени. Вот два парня, сидящие по бокам от молодой беременной женщины. В их испачканных комбезах угадывалась военная униформа, в ножнах у каждого было по мечу, а за спинами — арбалеты. Скорее всего, это были бывшие асмейцы, наверняка успевшие пролить немало крови. Кто для них была эта беременная женщина — сестра, случайная попутчица, жена одного из них или пленница, исполняющей обязанности наложницы их обоих, — понять было невозможно. Они никак не общались и не проявляли никаких эмоций ни друг к другу, ни к окружающим.