Захар Петров - Муос: Чистилище

— Цётка Вера!

Вера для виду поморщилась, но на самом деле она была очень рада видеть близнецов. После гибели Зозона, Паука и Фойера они стали для неё самыми близкими людьми в Урочище и почти самыми близкими во всём мире. Она знакома была с ними всего несколько месяцев, а казалось, что знает их с рождения, как младших братьев. Они же к ней относились чуть ли не как ко второй маме. Так и нависли над её кроватью, заняв собою почти всю палату. Стоят, молчат и улыбаются. Вера, превозмогая боль, села на кровать, взяла обоих братьев за руки и потянула их к себе:

— Да садитесь уж.

Они оба бухнулись на кровать по обе стороны от Веры, подперев её своими могучими плечами, повернули на девяносто градусов головы и продолжали её рассматривать всё с тем же глупым умилением. Потом Саха наконец-то сообщил:

— Уходзім мы, цётка Вера. Ідзём гэтых дзігераў дабіваць. Амаль усіх іх перабілі, засталіся толькі тыя, што ў селішчах хаваюцца. [19] Уходим мы, тётка Вера. Идём этих диггеров добивать. Почти всех их перебили, остались только те, что в поселениях прячутся. (бел.)

— Эге! Ты там ведаеш, стратэг вялікі, куды мы ідзём, дзе тыя дзігеры і колькі іх засталося. [20] Ага! Ты там знаешь, стратег великий, куда мы идём, где те диггеры и сколько их осталось. (бел.)

Не обращая внимания на постоянную перебранку братьев и на их неуёмное «цётка Вера», Вера задавала им вопросы, чтобы выяснить подробности о войне с диггерами. Братья знали мало. Вроде было известно, что из трёх указанных Верой диггерских поселений был успешно взят только Ментопитомник. В Ангарке и Дражне диггеры забаррикадировались, и выбить их оттуда пока не получалось. В переходах диггеры уже не встречались — может быть, все погибли, а может быть, куда-то ушли или спрятались. Скорее всего, последнее — ведь делись куда-то те, которые ушли из Ментопитомника. Упомянув про исход из Ментопитомника, Саха и Паха замялись и уставились друг на друга, ожидая, кто будет объясняться с командиром.

— Гэта я, цётка Вера, калі цябе паранілі, сказаў: «Няхай ідуць. Лепш камандзіра ратаваць будзем», [21] Это я, тётка Вера, когда тебя ранили, сказал: «Пусть идут. Лучше командира спасать будем». (бел.) — признался Паха.

— Да іх і засталося толькі пяцёра, да і тыя параненыя, — поддержал брата Саха. — А каб біліся далей, дык пабілі б яны нас альбо паранілі, і пармерлі б усе, хто ў тым селішчы застаўся паранены. А так мы цябе, цётка Вера, вынеслі і астатнім дапамогу вызвалі. [22] Да и осталось их только пятеро, и те раненые. А если бы дрались дальше, побили бы они нас или ранили, и умерли бы все, кто в том поселении остался раненым. А так мы тебя, тётка Вера, вынесли и остальным помощь вызвали. (бел.)

– І неяк не так усё пайшло. Ну навошта Камандзір тую дзяўчынку сляпенькую?.. [23] И как-то не так всё пошло. Ну зачем Командир ту девочку слепую?.. (бел.)

Саха замялся, а Вера и сама поняла, что он хотел сказать. Инга своим пением расположила к себе всех, кто бы в Ментопитомнике. Командир убил ту, которую никто и не думал считать врагом, которая казалась частью чего-то возвышенного. Совершив это несправедливое убийство, Командир тем самым стал на сторону тьмы. И его люди не хотели быть на этой стороне. И продолжение боя значило, что они остаются на стороне Командира, одобряя тем самым то, что он сотворил. Потом, в других схватках, они будут биться с диггерами отчаянно и бесстрашно. А в тот раз — нет.

Вера неопределённо покачала головой — это могло значить и осуждение погибшего Командира, и неодобрение близнецов, которые не выполнили свой долг из-за никчемных сентиментальных порывов. Но она не сказала ничего.

Братья ушли. Они рвались в бой. Может быть, просто из чувства романтики, а может быть, чтобы реабилитироваться после не очень правильного окончания битвы в Ментопитомнике.

А ещё через несколько минут в палату заглянула Джессика. Вере нравилось, когда она приходила. Нравился её акцент, привычка пересыпать свою речь английскими словами и корректная манера никогда не засиживаться слишком долго. Всё, что ни делала Джессика, казалось всегда правильным, чётким и выверенным. При перевязках она действовала уверенно, а если надо было что-то спросить у Вась-Вася, она спрашивала, как спрашивают у старшего среди равных. Казалось, ни одно слово и ни одно движение Джессика никогда не делает впустую. Даже на посещение Веры она выделяла определённое количество времени и никогда не пересиживала ни минуты.

Но в этот раз в чёрных глазах Джессики светилось что-то выходящее за рамки этой холодной расчётливости. Она строго и одновременно весело заявила, заглядывая через едва открытую дверь с коридора в палату:

— К тебе гости, и у вас десять минут! Десять!.. Тэн! — повторила для надёжности Джессика на английском и к тому же показала все растопыренные пальцы на своих руках. Не понимая, о чём речь, Вера пожала плечами.

Потом кудрявая голова Джессики исчезла, и в палату вошёл Вячеслав. Она хотела встать ему навстречу, что вряд ли бы ей удалось, но он с неожиданной быстротой оказался рядом с ней и сев прямо на влажный от недавнего мытья пол, уткнулся головой в её ноги. На ней не было ничего, кроме не очень длинной, едва прикрывавшей верхнюю часть бёдер, стиранной-перестиранной серой больничной рубахи с завязками спереди, вместо пуговиц. Между завязками он увидел повязку с проступившей сквозь бинты краснотой.

— Тебе больно? — приподняв голову, спросил он.

— Уже нет, — соврала она.

— Я не знаю, что в таких случаях нужно говорить.

— Я тоже.

А что она могла ему рассказать? Про войну, про смерть, про боль? И что он мог рассказать ей? Про Университет и свою книгу? И стоило ли на это тратить десять, вернее, уже девять минут?

— Помни: даже если мы никогда больше не встретимся, мне очень важно знать, что ты жива. Даже если ты будешь далеко, даже если будешь на войне, даже если ты будешь с кем-то другим — мне важно знать, что ты есть! Потрудись давать о себе знать. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Вера, чувствуя, как мокреют её глаза.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— А если ты когда-то устанешь от войны, или не сможешь больше воевать, или тебя ничто больше не будет держать там, где ты сейчас, ты передушишь свою гордость и придёшь ко мне? Ведь так?

— Да.

Больше они не проронили ни слова, чтобы случайно не встряхнуть своими словами время, которое так кстати стало течь медленнее. А может, Джессика просто дала им больше обещанных десяти минут. Теперь уже эта больничная палата с затхлым запахом, к которому Вера привыкла, а Вячеслав не замечал, превратилась в место, куда заглянуло такое капризное счастье. Так же, как когда-то давно (всего несколько месяцев назад) оно обитало в лаборантской вневедения в Университете.