Макс Брукс - Мировая война Z

«Нет, лейтенант».

Казалось, солнце замерзло в небе. Никто не знал, что делать, особенно лейтенант Тихонов. Все переглянулись, затем посмотрели на поле.

Туда шел Крысиная Морда, медленно, почти прогулочным шагом. Мы уже могли разглядеть лицо девочки. Не спуская широко раскрытых глаз с Крысиной Морды, она подняла руки над головой… я почти слышала ее резкий, хрипящий стон. Он встретил девочку на полпути через поле. Все закончилось мгновенно. Одним быстрым движением Крысиная Морда выхватил из-под куртки пистолет, выстрелил ей между глаз, повернулся и неторопливо пошел к нам. Женщина — наверное, мать девочки, — зашлась в рыданиях. Она упала на колени, плюясь и проклиная нас. Крысиная Морда, казалось, не обратил на нее внимания. Он только прошептал что-то на ухо лейтенанту Тихонову, потом залез на БМП, словно в московское такси.

Той ночью… я лежала без сна, пытаясь не думать о случившемся. Старалась, пыталась не думать о том, что военная полиция забрала Петренко, а наше оружие заперли в арсенале. Мне следовало жалеть девочку, злиться или даже желать отомстить Крысиной Морде, а может, чувствовать себя немного виноватой из-за того, что я и пальцем не пошевелила для спасения ребенка. Я знаю, что должна была испытывать именно такие чувства, но в тот момент оставался только страх. Я все вспоминала, как Бабурин пророчил что-то нехорошее. Хотелось домой, увидеться с Родителями. А вдруг это какая-то ужасная террористическая акция? Или война? Моя семья жила в Бикине, почти на самой границе с Китаем. Мне надо было поговорить с Ними, просто убедиться, что все в порядке. Я разволновалась до тошноты. Меня рвало так, что пришлось лечь в лазарет. Вот почему я пропустила обход на следующий день.

Я лежала на койке и перечитывала давнишний номер «Семнадцати», [24] «Семнадцать» — русский журнал для девочек-подростков. Название незаконным образом взято у американского издания «17». когда услышала шум, рев двигателей, голоса. На плацу уже собралась толпа. Я протолкалась вперед и увидела Аркадия. Аркадий был пулеметчиком из моего взвода, настоящий медведь. Мы дружили, потому что он не под. пускал ко мне других мужчин… ну, вы понимаете. Он говорил, что я напоминаю ему сестру. (Печально улыбается). Он мне нравился.

У его ног кто-то возился. Вроде старуха, но почему-то с мешком на голове и цепью на шее. Ее платье было порвано, а кожа на ногах содрана подчистую. Крови не было, только этот черный гной. Аркадий уже давно что-то громко и сердито говорил.

«Больше никакой лжи! Никаких приказов стрелять по гражданским без предупреждения! И вот почему я опустил этого мелкого жополиза…»

Я огляделась в поисках лейтенанта Тихонова, но не нашла его. В желудке образовался ледяной ком.

«…Я хотел, чтобы вы все увидели!»

Аркадий поднял существо на цепи. Сорвал мешок. Ее лицо было серым, как и все остальное, широко раскрытые глаза яростно горели. Она рычала и пыталась укусить Аркадия. Он посильнее сжал ее горло и показал нам, держа на вытянутой руке.

«Я хочу, чтобы вы все видели, зачем мы здесь!»

Он выхватил нож из-за пояса и вонзил его в сердце женщины. Я ахнула, и все остальные тоже. Лезвие вошло по рукоять, но старуха продолжала рычать и извиваться.

«Видите! — кричал Аркадий, протыкая ее снова и снова. — Видите! Вот о чем нам не говорили! Вот что мы ищем!»

В толпе закивали, послышалось согласное ворчание.

«Что, если эти твари повсюду? Что, если они уже у нас дома, рядом с нашими семьями?»

Аркадий пытался заглянуть в глаза каждому и не следил за старухой. Захват ослаб, она вырвалась и укусила его за руку. Аркадий взревел. Его кулак опустился на лицо твари. Она упала ему под ноги, корчась и булькая этим черным гноем. Аркадий добил ее ногами. Мы все слышали, как треснул ее череп.

Кровь текла по стамеске в кулаке Аркадия. Он потряс ею, вены у него на шее взбухли от крика.

«Мы хотим домой! — проревел он. — Мы хотим защитить свои семьи!»

Толпа подхватила его вопль.

«Да! Мы хотим защитить свои семьи! У нас свободная страна! У нас демократия! Нас не могут держать как в тюрьме!»

Я кричала вместе с остальными. Эта старуха, тварь, которая выжила после удара ножом в сердце… а если у нас дома такие же? Вдруг они угрожают нашим любимым… моим родителям? Страх, сомнения, все переплелось, рождая слепую ярость.

«Мы хотим домой! Мы хотим домой!»

Снова и снова, а потом… Автоматная очередь прошла прямо у моего уха, и левый глаз Аркадия взорвался. Я не помню, как бежала, плача от слезоточивого газа. Не помню, как явились спецназовцы, но нас вдруг окружили, сбивая с ног, сковывая наручниками. Один встал мне на грудь, и я подумала, что умру прямо там.

— Это была децимация?

— Нет, всего лишь начало… Мы взбунтовались не первыми. Мятежи начались, едва военная полиция закрыла базу. В то время как мы разыгрывали свою маленькую демонстрацию, правительство решало, как восстановить порядок.

(Поправляет форму, успокаивается, прежде чем продолжить).

— Децимация… раньше я думала, что это истребление, опустошение, разорение… а на самом деле это убийство десяти процентов, каждый десятый должен умереть… именно так с нами и поступили.

Спецназовцы согнали нас на плац. Новый командир произнес речь о долге и ответственности, о том, что мы давали клятву защищать родину, а потом нарушили из-за эгоизма, вероломства и личной трусости. Я никогда прежде не слышала таких слов. «Долг»? «Ответственность»? Россия, моя Россия, была всего лишь аполитичным хаосом. Мы жили в неразберихе и коррупции, мы только пытались протянуть до завтра. Даже армия не была бастионом патриотизма — просто место, где можно получить профессию, пищу и кров, а иногда немного денег, чтобы послать их домой, когда правительство решало-таки заплатить своим солдатам. «Клятва защищать родину»? Мое поколение не знало таких слов. Их можно было услышать от ветеранов Великой Отечественной войны, сломленных, безумных чудил, которые осаждали Красную площадь с потрепанными советскими флагами в руках и рядами медалей, пришпиленных к выцветшей, побитой молью форме. Долг перед родиной был шуткой. Но я не смеялась. Я знала, что будут казни. Нас окружали вооруженные люди, охрана на сторожевых вышках, и я была готова, каждая мышца тела напряглась в ожидании выстрела. А потом прозвучали эти слова…

«Вы, испорченные дети, думаете, что демократия — божий дар. Вы ее ждете, вы ее требуете! Ну что ж, теперь у вас есть шанс ее вкусить».

Да, эти слова будут звучать у меня в голове всю оставшуюся жизнь.

— Что имелось в виду?

— Нам предоставили самим решать, кто будет наказан. Разбили на группы по десять человек, и велели выбрать, кого казнить. А потом мы… мы собственноручно убивали своих друзей. Мимо нас прокатили эти тачки. Я до сих пор слышу, как скрипят колеса. Внутри было полно камней, размером с кулак, острых и тяжелых. Одни кричали, просили нас, умоляли, как дети. Другие, как Бабурин… он просто молча стал на колени и глядел мне прямо в лицо, когда я опускала камень.