Макс Брукс - Мировая война Z

Мы обнаружили несколько коек, все в крови. В глубине пещеры нашли кого-то безголового — наверное, врача, — лежавшего на земляном полу рядом с койкой, на которой валялись грязные тряпки, одежда и чей-то левый ботинок.

Последний туннель, в который мы зашли, обвалился от взрыва сработавшей мины-ловушки. Из известняка торчала рука. Она все еще шевелилась. Я машинально наклонился схватил эту руку, ощутил ответное пожатие — буквально стальное, мне едва не раздробило пальцы. Я отшатнулся, хотел убежать, но рука не отпускала. Я дернул сильнее, зарываясь ногами в землю, и тут оно полезло наружу. Вначале показалась рука целиком, потом голова, разорванное лицо, выпученные глаза и серые губы, дальше другая рука, за ней — плечи… Я упал на спину, за мной потянулась верхняя половина твари. Все, что ниже пояса, было зажато камнями, верхняя часть туловища удерживалась на остатках внутренностей. Оно двигалось, хватало меня, тянуло мою руку себе; в рот. Я нашарил оружие.

Пуля вошла в подбородок и вышибла затылок, разбрызгав мозги по потолку. Я был один в туннеле, когда это случилось. Единственный свидетель…

(Пауза.)

— «Воздействие неизвестных химических веществ». Вот, что мне сказали, когда я вернулся в Эдмонт. Или побочное действие наших собственных профилактических препаратов. И ПСР [10] ПСР — посттравматическое стрессовое расстройство. до кучи. Мне просто был нужен отдых. Отдых и долгий «анализ»…

«Анализ»… вот что придумали для своих. Для чужих — только «допрос». Тебя обучают, как сопротивляться врагу, как защищать свой разум и душу. Но не учат, как сопротивляться своим же, особенно тем, кто думает, что пытается «помочь» тебе увидеть «правду». Меня не сломали, я сломался сам. Я хотел верить, хотел, чтобы мне помогли. Я был хорошим солдатом, тренированным, опытным. Я знал, что могу сделать с собратом-человеком и что он может сделать со мной. Я думал, что готов ко всему. (Глядит на долину, его глаза затуманиваются). Но кто в здравом уме мог быть готов к такому?

Меня привезли с завязанными глазами, чтобы я не смог найти дорогу к «гостеприимным хозяевам». Их называют яномами, «свирепые люди». Неизвестно, что позволило им пережить кризис не хуже, а может, и лучше самых развитых стран — предположительно воинственный нрав или жилища, укрепленные на самых высоких деревьях. Неясно также, кто им Фернандо Оливейра, полудохлый белый наркоман «с края мира»: гость, талисман или пленник.

— Я все-таки врач, говорил я себе. Да, я богат и становлюсь богаче с каждым разом, но хотя бы успехом своим что делаю нужные людям операции. Я не просто кромсаю и перекраиваю носы подросткам или прилаживаю суданских жеребцов трансвиститским поп-дивам. [11] Ходили слухи, что до войны у суданских мужчин, обвиненных супружеской измене, отрезали половые органы, которые затем продавали на мировом черном рынке. Я врач, помогаю людям, а если это так аморально для самоуверенного, лицемерного Севера, почему его жители беспрестанно ко мне обращались?

Пакет, уложенный в сумку-холодильник для пикников прибыл из аэропорта за час до появления пациента. Сердце — редкая штука. Это не печень, не кожа и уж точно не почки, которые после принятия закона о «предполагаемом согласии» можно достать почти в любой больнице или морге страны.

— Его проверили?

— На что? Чтобы проверять, надо знать, что ищешь. Мы тогда не знали о Бродячей Чуме. Нас заботили традиционно заболевания — гепатит или ВИЧ, — но даже на них времени не хватало.

— Почему?

— Потому что перелет и без того получился слишком долгим. Органы нельзя вечно держать на льду. Мы и так испытывали судьбу.

— Откуда его доставили?

— Скорее всего из Китая. Мой посредник действовал Макао. Мы ему доверяли. За ним не числилось ни единого промаха. Когда он говорил, что пакет чист, я верил на слово мне ничего другого не оставалось. Он знал, чем рискует, как и я, как и пациент. Герр Мюллер, кроме обычных болезней сердца, имел несчастье страдать чрезвычайно редким генетическим дефектом — декстрокардией с транспозицией органов. Его органы располагались с точностью наоборот — печень слева, сердце справа и так далее. Вы понимаете, с какой проблемой мы столкнулись. Мы не могли пересадить обычное сердце, повернув его в другую сторону. Оно не стаю бы работать. Требовалось свежее, здоровое сердце донора с тем дефектом. А где бы еще нам выпало такое счастье, как не в Китае?

— Что, правда счастье?

(Улыбается).

— И «политическая целесообразность». Я объяснил посреднику, что мне надо, и вот, пожалуйста: через три недели получил электронное письмо с одной простой фразой: «Есть вариант».

— И вы сделали операцию.

— Я ассистировал. Операцию делал доктор Сильва. Он был престижным кардиохирургом и занимался самыми сложными случаями в больнице «Израилита Альберт Эйнштейн» в Сан-Паулу. Заносчивая сволочь, даже для кардиолога. Бедное мое самолюбие, работать с этим… под началом этого придурка, который обращался со мной, как с первокурсником. Но что делать… Герру Мюллеру нужно было новое сердце, а моему домику на пляже — новое «травяное джакузи».

Герр Мюллер так и не очнулся от анестезии. Симптомы начали проявляться, когда он лежал в послеоперационной палате, ему едва наложили швы. Температура, пульс, сатурация кислородом… Я забеспокоился, чем, судя по всему, задел моего «более опытного коллегу». Он сказал, что это либо обычная реакция на иммунодепрессанты, либо просто осложнения, предсказуемые для шестидесятисемилетнего больного мужчины с излишним весом, который только что пережил самую травматичную процедуру современной медицины. Удивительно, что он еще не потрепал меня по голове, урод. Сильва велел мне ехать домой, принять душ, поспать… возможно, вызвать девочку или двух, короче, расслабиться. Он останется присматривать за пациентом и позвонит мне, если будут изменения.

(Оливейра зло поджимает губы и бросает в рот щепотку каких-то непонятных листьев, которые лежат подле него).

— И что мне было думать? Может, дело в лекарствах, в ОКТ-З. Или я просто слишком нервничал. Это была моя первая пересадка сердца. Что я знал? И нее же я беспокоился так сильно, что о сне даже речи быть не могло. Поэтому я сделал то, что делает любой хороший врач, когда его пациент страдает: отправился в город. Я танцевал, пил, предавался разврату с черт знает кем и чем. Даже не сразу сообразил что вибрирует мой телефон. Черт знает, сколько времени прошло, прежде чем я взял трубку. Грациэла, моя секретаря была на грани истерики. Она сказала, что час назад герр Мюллер впал в кому. Не успела она договорить, как я был в машине. Полчаса гнал к клинике, каждую секунду проклиная Сильву и себя. Значит, я не зря волновался! Значит, я был прав! Можете назвать это самолюбием. Пусть мне тоже ничего хорошего не светило, но я все-таки ликовал: наконец-то Сильва запятнал свою безупречную репутацию и сел в лужу.