Дональд Маккуин - Воин

Как всегда, рынок вызвал в нем странное чувство. Он любил гулять здесь больше, чем в любом другом месте Олы: люди тут были живыми, они радовались, распространяя вокруг себя энергию. Рынок не только не был похож ни на что, виденное им прежде, — Конвей каждый раз узнавал здесь что-нибудь новое о жизни этого мира. Сегодня кто-то продавал пятнистый мех, в котором он безошибочно узнал снежного барса. В ответ на вопрос, где он его достал, торговец взглянул на Мэтт, словно на полоумного.

— В горах, на севере. Там они живут.

Конвей улыбнулся и кивнул, перед тем как отойти, скрывая свое удивление. Если в тех местах, которые теперь стали Горами Дьявола, действительно живут барсы, то это может быть только работой Вильямситов и их генетического банка. Если война началась именно таким всеуничтожающим обменом ядерными ударами, какого все ожидали, то у них явно не хватило времени завершить свой труд. Очевидно, избрав для своих центров самые отдаленные места, Вильямситы получили возможность выпустить достаточное для размножения количество животных всевозможных видов. Мэтт уже привык видеть в лавках не меньше шести видов фазанов, блиставших оперением, не уступающим по красоте иной эмали. Здесь же различные редкие создания, которых он смутно помнил по зоопаркам, телепередачам и картинкам в Обществе охраны природы, окружали со всех сторон. Роскошный выбор великолепных тигровых и медвежьих шкур поражал воображение, хотя они все же не стали таким обычным товаром, как каракуль или шкуры морских котиков, бобров и норок. Шерсти было еще больше, причем шерсть ламы и альпаки шла наравне с обычной овечьей и козьей. В мясных рядах Конвей насчитал по меньшей мере полдюжины сортов мяса, от крольчатины до свинины. Большинство изделий ремесленников выглядели, на его вкус, грубовато, но были сделаны прочно и с любовью. Столяры пилили и строгали в ожидании покупателей, гончары лепили свои горшки и тарелки, здесь были даже ювелиры, которые прямо на месте паяли, полировали и гнули металл.

Остановившись перед разносчиком фруктов, Мэтт смотрел прямо вперед. Обязанностью того было убедиться, что разговаривать безопасно. Если торговец не будет удовлетворен своими наблюдениями за стражей, то просто что-нибудь продаст Конвею и отправит его своей дорогой. Так или иначе, сегодня он чересчур живо начал разговор. Однако первый же встревоженный взгляд Конвея успокоил его, вернув к роли продавца. Через секунду он взял горсть сушеных персиков, изображая, будто расхваливает их перед покупателем. Однако вместо этого он произнес:

— Вал хочет знать, не отобрал ли Алтанар у вас оружие.

Крякнув от удивления, Мэтью помотал головой:

— Нет, это было бы слишком!..

Однако торговец продолжал:

— Блюстители истины набирают людей в армию и в свои собственные ряды. Один из фаворитов Алтанара сказал, что нападение на Харбундай произойдет намного раньше, чем кто-либо ожидает, и если ты и твои друзья не поведут их вперед со своим громовым оружием, то это сделает кто-то другой. Вал очень беспокоится за вас.

— Ты имеешь в виду, за оружие.

Продавец улыбнулся, демонстрируя еще одну горсть сушеных персиковых долек. Конвею они больше напомнили старые усохшие уши.

— Вал считает, что без вас от них не будет толку.

Взяв дольку, Мэтт откусил кусочек. Она была не намного мягче коры одноименного дерева, но приятна на вкус.

— И что же нам делать?

— Быть готовыми к побегу. Особого предупреждения не будет. И отсюда тебе тоже лучше уйти, — взгляд торговца метнулся за спину Конвея. Более громким голосом он сказал: — Я подарю тебе тот, который ты уже съел, но это моя последняя цена. Три монеты — это дешево!

Мэтью отсчитал деньги, и продавец завернул покупку в листок грубой бумаги, перевязав сверток бечевкой.

— Приходи еще, — сказал он, быстро улыбнувшись. Конвей отошел.

Дорога к выходу с рынка была одной из самых трудных в его жизни. Мысли метались, он вспоминал о красных пылающих искрах, взвивающихся над печами кузнецов. Он был так же беспомощен. Тьма могла поглотить его, как эти искорки. Мэтью попытался думать о друзьях и о том, как они отнесутся к необходимости побега. Это будет все равно как второй раз покидать пещеру: оставаться слишком опасно, но уйти можно только в неизвестность.

Мэтта смущало, что он не в силах полностью сосредоточиться на этом. Как всегда, мешали мысли о Ти.

Всю зиму Конвей пытался не придавать происходящему значения — даже в те невыносимые ночи, когда он ждал ее, а она не приходила. Иногда в такие ночи он вообще не спал, а если и спал, то неизменно просыпался в холодном поту и с громыхающим сердцем, страх до боли въедался в кости. Хуже всего было первые несколько секунд, но страх надолго оставался отравой, не дававшей ни есть, ни думать, — пока он снова не увидит Ти и не удостоверится, что все в порядке.

Даже тогда Мэтт убеждал себя, будто боится за нее, как боялся бы за любого другого, живущего по капризу Алтанара.

В те вечера, когда Ти оставалась с ним, он растворялся в таком безбрежном блаженстве, что легко готов был согласиться с мыслью: Мэтт Конвей никогда не был никем иным, никогда не жил нигде, кроме как здесь. Но в ярком свете дня он доказывал себе, что по-прежнему одинок, — как и она.

Когда они вдвоем, перебираясь под покровом темноты через стену замка, отправлялись в город, он боялся за Ти намного сильнее, чем за себя самого. И в то же время гордился ее быстротой, ее силой, ее неукротимой храбростью. Их близость в эти ночи, скованная опасностью, была оргией горечи и сладострастия.

Впереди возвышались тяжелые створки Восточных ворот, и именно теперь Конвей вдруг признался себе, что не сможет покинуть это место один, без нее. Лицо горело, но он улыбался, понимая, что впервые честно сказал себе о Ти. И почувствовал себя прекрасно.

Два дня Конвей мучительно пытался решить, сообщать ли своим друзьям о предстоящем побеге. С одной стороны, они мало что могли подготовить, а если начнут проявлять какую-либо необычную активность, то королевские блюстители истины что-нибудь заподозрят. Точнее, станут подозревать еще больше, поправил он себя. Они и так не доверяют всем и вся. И не без причины. Многие ненавидят Алтанара, но эта ненависть сродни той, какую обращают на реку, в которой утонул ребенок, или на огонь, в котором сгорел дом со всем скарбом. Вокруг короля была аура неземного могущества. А блюстители несли жестокость Алтанара в народ. Когда король приказывал причинить боль, они причиняли ее. И куда бы ты ни направлялся, всюду их глаза следили за тобой.

Наутро третьего дня один из них явился к Мэтту, передав лишь, что король желает его видеть. Он был одет в свои официальные белые штаны, рубаху и накидку. Конвей почувствовал, как напряглись мышцы. Стражник шел позади него, время от времени подавая односложные команды. Их рты передавали приказы короля бесцветно и безжизненно. И у них было право убивать любого, отказавшегося повиноваться.