Ноэль Роже - Новый потоп

— О Макс! — прошептала Ева, — Макс!..

То, что она увидела, представляло для нее уже не убогое убежище, убранное грубыми шкурами, где должна была протекать ее суровая и монотонная жизнь… Это было проявление бесчисленных забот любящих рук. Каждый предмет являлся живым свидетелем любви, которую несчастье возвеличило, а трудности делали предприимчивой для осуществления скромных чудес…

— Макс!..

Слезы заглушили ее голос.

— О! Макс, ваши руки…

Она держала их в своих руках, не будучи в силах оторвать от них глаз. Ладони, покрытые царапинами и жесткие от мозолей, распухшие пальцы, сломанные ногти… сколько они перестрадали!.. Эти руки, которые она помнила такими тонкими и выхоленными, сколько они перестрадали, работая для нее! И, склонив голову, она прильнула к ним губами, и слезы смочили их потрескавшуюся кожу.

— Они привыкнут, — сказал Макс. — Они уже не так неловки…

— Я нахожу их прекрасными, — прошептала Ева. — Я люблю ваши руки…

— Посмотрите, — сказал он, совладав с волнением, — я приготовил эту полку для вещиц из вашего нессера.

Она посмотрела на полку и сквозь слезы улыбнулась. Миниатюрные предметы из слоновой кости и серебра, щетки, маленькое зеркало были ей дороги, как последние остатки прежней жизни…

— О, благодарю вас, — воскликнула она.

Они обменялись незначительными словами, чтобы побороть то волнение, которое неудержимо влекло их друг к другу…

— Ева, Ева, — промолвил Макс, — вы меня еще любите?.. Ведь я теперь простой оборванец. Пастух баранов стоит гораздо больше моего!

Он взял в руки ее тяжелые косы, спадавшие на тунику из козьей шерсти, и стал их ласкать, покрывая нежными поцелуями.

— А я?.. — повторила она. — Что я такое?

И добавила:

— Но не все ли равно?.. Не все ли равно?

Любовь, — такая же живая и юная, как в первые дни сотворения мира, отрешившаяся от условностей и рутины, от стеснения роскоши и светских приличий, — предстала перед ними во всей своей чистоте, свободная от всякого тщеславия.

Они узрели наконец ее настоящий лик; и уже это одно было лучшей компенсацией за все то, что они потеряли.

— Я больше ни о чем не жалею, потому что ты меня любишь, — прошептала она.

Он подвел ее к порогу и приоткрыл дверь. В косых лучах пылали горные купола, и между голубых стен высоких утесов ледник громоздил одну на другую свои четкие ступени. Заходящее солнце венчало неподвижные вершины золотом и пурпуром, и от них веяло какой-то ликующей нежностью.

— Все неприглядные стороны жизни сгладились, — сказал Макс вполголоса.

— Я не воображала, что все это так прекрасно! Я никогда не видела… Не понимала…

Она чувствовала, что мысль Макса становилась ее собственной, как будто в один и тот же момент ими овладело одно и то же волнующее чувство.

— Макс… Мы начнем теперь настоящую жизнь…

И, склонившись над ней, он шепнул совсем тихо, с трепетом сдерживаемого пыла:

— Завтра!

Макс подошел к де Мирамару. Ученый медленно водил под руку свою безумную жену. Он предупреждал ее о каждом выступе, попадавшемся на том подобии дороги, которая служила им местом прогулки. Она покорно повиновалась его голосу, следуя за мужем своей неуверенной походкой. С длинной бородой, в изодранном костюме, он казался старым бродягой, поддерживающим даму с белыми руками и спокойными чертами неподвижного лица. Несмотря на душевное волнение, Макса охватил прилив бесконечной жалости. Мысль его перенеслась в Пиренеи, к его родителям, которые, быть может, спаслись и представляли собой такие же обломки. Он подошел к ученому.

— Отец, — промолвил он.

Макс впервые называл его так. Де Мирамар остановился. Безумная прислонилась к его плечу.

— Отец, — повторил Макс, — хижина закончена… Она готова принять мою жену…

Де Мирамар стоял неподвижно, в раздумьи склонив свою седую голову.

— Вы имеете в виду женитьбу, — пробормотал он. — Да… Я об этом думал… Следовало бы… я не знаю… подыскать обряд, который мог бы хоть отчасти заменить…

— Зачем? — сказал Макс.

Мужчины смущенно стояли друг против друга. Де Мирамар прервал наконец неловкое молчание.

— Вы же не имеете намерения похитить мою дочь так… совсем просто?..

Макс не решился ответить прямо,

Де Мирамар объяснялся с трудом, колеблясь, подыскивая слова.

— Так как гражданской регистрации больше не существует, то Ева не будет замужем… в общественном смысле этого слова. Но… следовало бы, по крайней мере, объявить об этом… акте перед свидетелями… закрепить подписями. Надо же все-таки предупредить людей…

— Предупредить! — невольно повторил Макс. Они замолчали.

— Я никогда не думал об условностях, — сказал наконец Макс. — Я не стал бы, конечно, и восставать против обычаев своей среды… Но с этого момента, как эта среда больше не существует…

Де Мирамар покачал головой…

— Я подозреваю, что вы слегка анархист, Макс! Я не замечал этого раньше…

И добавил очень серьезно:

— Ваше бракосочетание будет первое, которое мы совершим в Сюзанфе. Мы создадим прецедент. Мы должны обставить его гарантиями и придать ему возможную торжественность. Мы должны спасти понятие семьи, сын мой.

Подняв свои прозревшие глаза к потемневшим вершинам, Макс мысленно ответил: «Мы сохраним семью не установлением обрядности, а примером верной и преданной любви…»

— Мы сделаем то, что вы решите, — проговорил он вслух.

Де Мирамар крепче прижал к себе руку жены и продолжал свою медленную прогулку. Макс шел за ним, опустив голову.

На пороге хижины, которую ученый занимал со своей женой и дочерьми, де Мирамар обернулся к Максу:

— Я слышал о бракосочетании, совершенном Элизе Реклю в своем доме, без священника и мэра. Я разрешу себе дать вам мое благословение в самом тесном, интимном кругу.

Сам того не замечая, он употреблял прежние формулы.

— Хотите… завтра? — спросил молодой человек.

— Я никогда не слышал, чтобы назначали такое близкое число, — вздохнул историк. — Правда, вы уже давно обручены…

На следующий день де Мирамар собрал в хижине свою семью, госпожу Андело, гувернантку, Инносанту и старого Ганса. А Макс привел пастуха, которого он насильно удерживал за плечи.

Ученый открыл свою рукопись на первой странице. Под заглавием «Гибель цивилизаций», которое казалось теперь жалкой иронией, он написал карандашом: «Восьмого октября Макс Денвилль сочетался браком с Евой де Мирамар».

И подписал: «Франсуа де Мирамар, профессор Сорбонны, член Французского Института».

Госпожа де Мирамар послушно поставила свою подпись, не сознавая, что собственно она делает. Ученый протянул карандаш молодым людям. Губерт и госпожа Андело подписались в свою очередь.