Колин Уилсон - Мир пауков. Башня и Дельта

Судя по всему, это был какой-нибудь меньший собрат той нечисти, что он повстречал прошлой ночью: то же вкрадчивое, поначалу неуверенное прощупывание ложноножками, похожими на рожки улитки, та же неуловимо скользкая хватка, выдающая недюжинную силу. Найл просунул под основание гриба трубку и, действуя как рычагом, отвалил его от стены. Гриб, похоже, крепился центральным корнем, на основании которого располагались кольцом крохотные присоски, напоминающие маленькие разинутые рты. Стоило к одному из таких ртов подставить кончик мизинца, как тот, раскрывшись шире, немедленно присосался; одновременно с тем наружу выявились с полдесятка ложноножек и попытались ухватиться за руку. Похоже, они вылезали из слизистой поверхности гриба, словно он состоял из той же вязкой жидкости. Когда Найл, потянув, высвободил руку, кончик пальца у него был покрыт едкой слизью. Парень тщательно вытер руку о рубаху.

Пристально глядя на гриб, он намеренно расслабился и полностью настроил ум на восприятие. Любопытно было выяснить, что это — животное или растение. На какой-то миг мозг Найла превратился в подобие зеркала, отражающего скудное, обуреваемое голодом хищненькое создание, но вот его собственный ум раскрылся и поглотил этот мелкий очажок жизни. Юноша начал сознавать нежно пульсирующую энергию, словно глядел на существо сверху, через расходящиеся на глади пруда круги.

— Что ты здесь делаешь?

Голос хлестнул резко, словно удар. Найл так увлекся наблюдением за грибом, что совершенно не заметил, как к нему неслышно (потому что босиком) подошла Одина.

— Что ты здесь делаешь? — повторила она.

— Прячусь, — ответил Найл, обретя дыхание.

— Я это как-нибудь вижу. От кого?

Тревога сменилась облегчением и неловкостью. Облегчение от проблеска догадки, что женщина рада его видеть. Неловкость от того, что он внезапно, сам того не сознавая, вторгся в ее ум. Он уже сошелся с Одиной так близко, что даже в потаенную область ее мыслей мог внедряться совершенно естественно, но тем не менее чувствовал себя при этом как вор, пробирающийся в спальню.

Найл подвинулся, освобождая место Одине на ящике для запалов, и она села возле него. Непонятно, от кого из них изошел влекущий порыв. Секунду Найл близко смотрел Одине в глаза, затем, подчиняясь все тому же безотчетному порыву, обнял ее и припал губами к ее губам. Руки женщины ласково легли ему на шею. Их тела сблизились. Случилось это совершенно естественно, и оба почувствовали восторг и облегчение, что это наконец произошло. Сознавал Найл и то, что Одина ждала от него этого; она же видела, как он ласкался с той, темноволосой, в женском квартале.

Одина отстранилась первой, дисциплинированная служительница одержала в ней верх.

— От кого ты скрываешься?

— Мне пришлось уйти из города.

— Но зачем? — На лице Одины читалось полное недоумение. Пауки казались ей строгими, но благодетельными хозяевами, служить которым приятно и почетно.

— Они убили моего отца.

— Я знаю. Это печально. Но он пытался напасть на одного из них.

— Понимаю. И все равно мне трудно простить.

— Тебе надо простить. Они хозяева. Мы не имеем права роптать на то, что они считают нужным.

Странно было общаться с ней таким образом. Найл успевал читать рождающиеся у нее в уме слова еще до того, как она их произносила; получалось эдакое странноватое эхо. На секунду у Найла возник соблазн выложить Одине то, что он узнал от Каззака, но он сдержался. Было бы жестоко по отношению к ней раскрывать всю правду. Ее ум был не готов к такому страшному откровению.

— Ты должен возвратиться со мной в город, — сказала она ласково. — Они поймут, почему ты сбежал, и простят. — Она прижала его лицо к себе, так что он не видел, а только чувствовал. — А потом я позволю тебе стать моим мужем.

Найлу странно было слышать такое предложение. С таким же успехом принцесса могла предлагать руку простолюдину.

— Разве может служительница брать себе в мужья беглого раба?

Нежно стиснув голову Найлу ладонями, она смотрела ему в самые глаза.

— Служительница может брать в мужья кого захочет, в этом ее привилегия.

Их губы слились в упоительном, долгом поцелуе. Словно светлая, чистая аура живительной энергии облекла их.

В этот миг Найл понял, что Одина лишила его выбора. В самом деле, он легко бы мог убедить ее уйти и сделать вид, что они никогда не встречались; из любви к нему она пошла бы на все, о чем бы он ни попросил. Но, поступив так, Найл превратил бы Одину в изменницу, обрекая ее на мучения. Нет, этому не бывать; он чувствовал, что теперь в ответе за эту женщину.

— Очень хорошо. Все будет по-твоему.

На этот раз прикосновение было решительным, требующим, губы впились жадно. Они самозабвенно предались ласке, ощущая мягкое тепло друг друга. Между делом Найл почувствовал у себя в волосах холодную щекотку и содрогнулся от отвращения: на шее хозяйничали ложноножки гриба.

— Что это? — срывающимся голосом спросил он.

Одина рассмеялась.

— Всего-навсего гриб-головоног.

Она поднялась, достала с пояса кинжал и отсекла гриб. Тот свалился на пол. К удивлению, Одина нагнулась, насадила его на острие кинжала и скинула в поясную сумку.

— Что ты собираешься с ним делать?

— Это славная еда. — Она ласково взъерошила Найлу волосы. — Когда ты станешь моим мужем, я его как-нибудь приготовлю.

Снаружи оркестр затрубил фанфары.

— А сейчас пойдем. — Она взяла Найла за руку.

— Это ничего, что нас видят вместе?

— Почему бы и нет? — хохотнула она. — Пусть глядят, завидуют.

Когда они вдвоем выходили наружу, Найл чувствовал и радость и печаль. Радость оттого, что Одина рядом, печаль от мысли, что скрыться так и не удалось.

В глубине шатра стоял Доггинз; завидев Найла, он остолбенел от ужасной догадки и проводил его оторопелым, беспомощным взором. Найл избегал смотреть ему в глаза.

Зрительские места были уже полностью заняты. Люди плотно сидели на скамьях, бомбардиры стояли между рядами на высоких платформах. Одина подвела Найла к скамье, предназначенной, очевидно, для служительниц, села сама и уступила краешек Найлу. Другие служительницы поглядывали на Одину со сдержанным любопытством. Интересно было замечать, что им и в голову не приходит, что сейчас произошло между ними двоими; очевидно, Одина держала это в секрете от остальных.

Как раз впереди разместилось все семейство Доггинзов, те во все глаза смотрели на шатер, ребятишки сосали большие разноцветные леденцы. Крапчатый купол-пузырь изнутри казался голубым. Само стекло было прозрачным, почти до невидимости; судя по всему, оно обладало свойством пресекать жару. Под куполом, несмотря на обилие света, совсем не чувствовалось духоты, летний зной преображался в бледное тепло зимнего дня.