Юлия Зонис - Время Химеры Геном Пандоры

- Чудный план.

Глаза Алекса весело заблестели.

- И что я с этого буду иметь?

- Я пойду с тобой. Я буду с тобой до конца, каким бы он ни был. Я обещаю.

- Почему, Саманта?

- Что «почему»?

- Почему ты будешь со мной до конца?

На сей раз она взяла его ладони в свои и сказала так, словно и вправду в это верила:

- Потому что я люблю тебя.

Вечерский тихо освободил одну руку и включил на компьютере канал вечерних новостей. На экран вплыло изображение студии и лицо ведущей, и - в верхнем правом углу - портрет Саманты. В динамиках зазвучал хорошо поставленный голос:

«...разыскивается по подозрению в убийстве офицера полиции Дианы Виндсайд и неопознанного мужчины...»

Изображение сменилось записью с уличной камеры, расположенной над воротами Маунт Крик парка. Саманта, с черной шляпой и кейсом под мышкой, бегущая к стоянке. Затем другая картинка: тело Боба Райли, окруженное медэкспертами, один из них держит в обтянутой перчаткой руке дротик.

«Преступница вооружена и опасна. Каждый, кто может сообщить об ее местонахождении...»

Вечерский отключил звук, но картинку оставил. Он пристально глядел на Саманту. Та криво улыбнулась.

- Ожидаешь, что я вскочу и побегу прятаться в кладовке? Что же ты, как добропорядочный гражданин, не сообщишь о моем местонахождении?

- А я не добропорядочный гражданин. И уж точно не добропорядочный гражданин этой страны, как ты точно подметила. У меня к тебе есть встречное предложение. На крыше стоит вертолет. Мы сядем в него и уберемся из этого города. А потом, за границей красного круга, ты уже решишь, как ко мне относишься.

- А генерал?

- Плевать мне на генерала. Генерал тут уже ничего не решает.

Саманта медленно поднялась с кресла. На нее навалилась мертвящая усталость. Какой длинный, нелепый и длинный день - от дождливого утра на кладбище и до этого кабинета...

- Я пойду.

- Куда же?

- В красный круг, Алекс. Я попробую что-нибудь сделать. А ты садись на свой вертолет и катись на нем в гребаную задницу. И вели, чтобы твоя скотина от меня отстала. Если я увижу, что за мной следует волк, клянусь - выпущу в него все оставшиеся дротики.

Она шагнула к выходу, опасаясь - или, наоборот, надеясь - что ей не дадут уйти. Однако мужчина в кресле не шевельнулся. Лишь волк поднял лобастую голову и посмотрел уходящей вслед.

Спускаясь по лестнице - лифты Саманта невзлюбила со дня знакомства с Гморком - женщина размышляла о том, могла ли она поступить так, как Алекс. Он совершил из любви то, что другие не совершают из ненависти - но делало ли его это хуже? Непонятно. Саманту грызло разочарование, неуверенность, мысль о какой-то невероятной упущенной возможности и отчаянное желание вернуться. И все же она не вернулась.

Два месяца спустя по одной из трасс канадской провинции Онтарио ехал внедорожник. Он ехал медленно, рывками, разгребая бампером снежные заносы. По сторонам дороги вздымались огромные сосны. Ветви их гнулись под тяжестью нападавшего за ночь снега. Ничто не двигалось в этом белом мире, лишь время от времени с деревьев обрушивались снеговые пласты, да упрямо пробивался вперед джип, оставляя за собой две темные колеи. Проехав еще несколько десятков метров, машина вздрогнула и завязла окончательно. Некоторое время джип ревел, выбрасывая из-под колес грязно-белые фонтаны. Затем мотор заглох. В наступившей тишине стукнула распахнувшаяся дверца. С водительского сидения выбралась женщина в меховой куртке. Из-под капюшона куртки выбивались ярко-рыжие пряди. Несмотря на мороз, по лицу женщины тек пот. Куртка на ее животе заметно оттопыривалась. Стукнув кулаком по крыше машины и бессильно выругавшись, женщина огляделась. Вокруг нее замер в молчании лес. Снег испятнали звериные следы. С трудом нагнувшись, женщина набрала в пригоршню снега и отерла щеки и лоб, а затем жадно куснула белое крошево. Заглянув в салон, она сняла с ветрового стекла портативный GPS и вывела на экран карту. Провела по экрану пальцем, следуя какой-то понятной лишь ей линии. Потом, вытащив из машины рюкзак, она закинула его за плечо, захлопнула дверцу и зашагала прочь, тяжело разгребая сапогами сугробы.

Через некоторое время женщина брела уже по лесу. Под ногами ее вилась едва заметная тропа, протоптанная не людьми. Путешественница двигалась от ствола к стволу, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. При этом она непрерывно бормотала. Всякий, прислушавшийся к ее бормотанию, решил бы, что женщина сошла с ума. Она спорила с собой, и сама себе отвечала.

«Мы каждый раз пытаемся изменить мир, Алекс, но мир от этого становится только хуже»

«Да, Сэмми. И что ты предлагаешь? Сидеть, сложа руки?»

«Разве я сидела, сложа руки?»

«Нет. Но всякое действие следует доводить до логического конца»

«В твоем мире, Алекс. Не в моем. В твоем мире правит разум. Но что дал нам разум? Что, кроме горя и разрушения?»

«Горе и разрушение, и все чудеса Вселенной, и величайшее счастье»

Женщина остановилась, подняла лицо к затянутому тучами небу и отчаянно закричала:

- Это твое счастье, Алекс?! Ответь - это то, о чем ты мечтал?

Сосны молчали, и молчал лес, задавивший ее вопль. Женщина осела на снег. Она прижала руки к животу и замычала от боли, и стон ее вскоре перерос в крик. У женщины начались схватки. Роженице еще достало сил, чтобы стянуть промокшие от отошедших вод джинсы, но дальше все смешалось в красный обжигающий ком. Она выла и металась в снегу, и вскоре снег окрасился кровью. Она звала Алекса, но Алекс не приходил. Время тянулось. Лес равнодушно смотрел на муки роженицы, как смотрел на последнюю судорогу умирающего зверя, на боль и на появление новой жизни - смотрел тысячу лет назад и будет смотреть еще через тысячу. В урочный час под пологом ветвей раздался крик новорожденного существа. Его мать не двигалась, а младенец чуть барахтался между ее разведенных ног, в пленке из крови и слизи. Еще немного, и он должен был утихомириться навсегда. Они двое, сын и мать, должны были навеки остаться в холодном лесу. Однако случилось другое. Снег чуть скрипнул под копытами. Из чащи выбралась молодая олениха. Родившийся не в срок, ее детеныш погиб. Олениха пугливо приблизилась к людям. Неизвестно, что заставило зверя сделать два последних робких шага, склонить шею и облизать человеческого младенца. В ответ на подобную бесцеремонность тот возмущенно пискнул, а затем, набрав полную грудь воздуха, заревел утробным басом. Услышав плач ребенка, его мать открыла глаза.

Она сделала это как раз вовремя, чтобы увидеть первые изменения.

В окна стоящей на островке хижины заглядывает рассвет. Розоватые лучи скользят по столу, шкафам и деревянным половицам, зажигают веселые огоньки в стеклах. Они освещают лицо спящей женщины, и живым теплом наливаются ее губы и щеки, яркой медью загораются волосы. Веки женщины вздрагивают. Дверь скрипит и отворяется, впуская в комнату свежий ветерок и прохладу раннего утра. Вместе с ними внутрь проникает необычное существо. У того, кто стоит на пороге, тело человеческое, но поросшее короткой бурой шерстью. Ороговевшие ступни больше напоминают копыта. Приплюснутый нос, темные губы и огромные глаза зверя, и все же светящийся в них разум принадлежит человеку, а не животному. Ветвистые рога заставляют гостя пригнуться, когда он входит в дом. Женщина откидывает одеяло и протягивает руки навстречу вошедшему.