Андрей Фролов - Волчьи тропы

Арнольв и Рёрик зашевелились, угрожающе поворачиваясь к Атли, но Торбранд словно окаменел. Так ломать сковывающие раумов узы еще не позволял себе никто.

— Ты давал свой голос, когда я спрашивал, согласны ли раумь принять дверга в свои ряды, — отчеканил конунг, — ты не был против, когда мог бы быть…

— Против? Да что я мог против сказать, когда все были за? — В голосе Атли звучали обида, злость и что-то, очень похожее на оправдание-собственной глупости. — Это все равно ничего не решило бы… Все сидят, благоговейно молчат и принимают священную чашу. Конечно, теперь ведь у нас в Раумсдале много пришлых…

— Ты хочешь сказать, что священный тинг и голоса всех раумов — это лишь игра, ничего не решающая?… Фальшь?! — Торбранд поднял бровь, но Атли, казалось, не слышал его вовсе.

— А то понабрали в Раумсдаль всяких недоумков, а теперь мы все должны их нормально принимать! Если руна, что висит у меня на груди, будет висеть и у дверга, значит, это лишь обесценивает ее!

Три пары глаз грозно смотрели на ярла. Как всегда, говорили они, Атли защищается из последних сил, страшась признаться самому себе, что проиграл, что виноват, и лишь усугубляет ситуацию…

— Ты мог сказать свое слово против! — негромко вставил Арнольв, и Торбранду неожиданно не понравился его голос. — Когда у тебя было такое право. Теперь же молчи…

— Да вы только посмотрите! Пока дверг не получил меча, он был ниже травы, а теперь?! Теперь он из Раумсдаля! Теперь он словно на голову выше меня стал, и что, я мириться с этим буду?! Особенно после такого, когда он меня подставил? Да он же урод!

— Ты понимаешь, Атли, о чем сейчас говоришь? Что ты сейчас делаешь? Чьи слова бросаешь в воздух?

— Понимаю! — Атли на удивление перестал заикаться вовсе. — Или что, у нас стало запрещено иметь собственное мнение?!

В это момент Арнольв шагнул вперед, открыто и быстро.

— Ты уж точно не имеешь права так говорить, Атли! — Ярл сделал движение, словно хотел отшатнуться, но устоял, выдерживая взгляд нависающего сверху брата. — Теперь же заткнись! Если дверг виноват, с этим разберется конунг, но то, что ты сейчас несешь, уже выходит за все рамки!

— Вы просто никогда не слушаете меня!

— Ты просто не умеешь сказать! — И хевдинг, коротко и без размаха, огромным кулаком ударил брата в покрытую бронежилетом грудь. — А сейчас заткнись! Сейчас поздно что-то менять, а когда нужно было дать голос, ты молчал, как побитая собака. — Арнольв подхватил отшатывающегося и задыхающегося ярла, железной ладонью перехватил потянувшуюся к саксу руку. — Остынь, ярл. После можешь вызвать меня на хольмганг, но сейчас молчи и слушай! — Вывернув руки брата, Арнольв в буквальном смысле оторвал того от земли. — Ты вечно так, сколько я тебя знаю: приткнешься, чтобы потом неожиданно ударить исподтишка, так, как никто от тебя не ожидает. Тянешь до последнего, боишься открыть рот! Как женщина! Валишь грязь на одного из своих, с кем уже проливал кровь, когда молчал у Расколотого Камня Прялки, где мы собираем тинг! Поздно, Атли. Теперь замолкни навсегда… — Атли молчал, ловя ртом воздух и пытаясь вырваться из чудовищной хватки. — Пока сам конунг не разрешит тебе сказать! А это тебе за уродов, пришлых в Раумсдаль вроде дверга или… меня. — И он вновь неуловимо ударил брата в грудь, заставив сложиться пополам. — А то я уже и сомневаться начал, один ли у нас с тобой был отец…

Торбранд и Рёрик отвернулись, невесело переглядываясь между собой, хотя, сказать по чести, конунг был рад. Если бы Арнольв не ударил брата в этот момент, это пришлось бы сделать ему самому…

Никто потом так и не узнал, о чем Торбранд-конунг говорил с двергом-кузнецом, уведя его в лес на добрый час. Только вот потом никто так и не смог узнать изменившегося вмиг Ивальда, осунувшегося и поникшего головой. Кузнец молчал, отказывался от водки и не поднимал ни на кого глаз. На другом конце костра, то и дело прикладываясь к пластиковой бутыли и навзрыд извиняясь друг перед другом, общались братья Асбьёрнсоны. Раумы встревоженно и удивленно переглядывались, пожимали плечами и молчали, прислушиваясь к ночи, насмехающейся над их ничтожными дрязгами чужим и неприятным голосом.

В путь отправились с рассветом, отдохнув, дозаправив «Слейпнир» и подкрепившись горячей пищей. Снова на пути вставали рощи, леса, холмы, озерца и крохотные речушки. Восемь колес переваливали через старинные железнодорожные пути, отмеряли проселочные тракты, пробуксовывали по улочкам разрушенных и брошенных деревень. Разноцветный и яркий бронетранспортер раумов побледнел, покрывшись дорожной пылью, став похожим на настоящего странника. Двигатель работал чисто, а разработанная и опробованная прошлой ночью орудийная башня вращалась легко и шустро, радуя глаз и успокаивая сердца.

Что можно рассказать про дорогу? Про ползущий по карте крестик, минута за минутой, час за часом, приближающийся к цели? Про однообразные сопки, виднеющиеся вдали поселения, редких путешественников, встреченных на пути, синие ленты рек? Мир катится за бортом бронемашины, спокойный, умиротворенный и до безобразия солнечный, напевая голосами птичек, насвистывая теплым ветром. Войну забыли в этих местах, воронки от взрывов затянулись цветами или наполнились темной водой, по остовам танков ползают плющи, а гильзы и старые автоматы мальчишки из соседних деревень растащили на игрушки. Здесь относительный мир — направление от Города на восток. Иногда патрулируют вертолеты Федералов, иногда встречается казачий разъезд, а сам Тогучин, говорят, уже давно частоколом обнесли, превратив в настоящую крепость. Усталая машина раумсдальцев ползет на юг, вертя во все стороны головой-башней, а в ее железном брюхе негромко бренчит гитара.

Километр, десять километров, верста за верстой. Остановки, редкие и недолгие: размять ноги, пару раз махнуть мечом, набрать воды из ручья да сходить по нужде. Им не нужен сон, им не нужны привалы. «Слейпнир», словно сам поверив в то, что рожден всемогущими Асами, не ведая усталости, несет северян на юг. За рулем Хальвдана сменяет Хельги, потом Торкель. Миля за милей, вперед, дальше и дальше.

В гору, наверх, на высоту, с которой открываются просторы. Старая водокачка вдали, возвышающаяся над лесом, лента грунтовки… Теперь вниз, в холмы и долины, мимо крупного поселка, где напуганные мужики уже расчехляют пулеметы и заряжают ружья. Опять в воду, броней рассекая воды Анчеша, потом на полной скорости целых несколько километров, да так, что вопят и ругаются сидящие в десантном отсеке воины, неловко падая друг на друга. Снова лесной покров, снова измельчавшая речка под колесами гиганта. Тут чуть свернуть, и под колесами «Слейпнира» хрустят уже не лесные ветки, а гравий старинной дороги. Мосты, свороты, старинные указатели и ржавеющие в кюветах машины. Разбитый взрывами блокпост Федерации, за ним вдали что-то, отдаленно напоминающее закрытый объект, сейчас заброшенный, с обвалившейся проволочной оградой, загаженный кочевниками.