Анна Калинкина - Под-Московье

И верная подруга-злость, которая сейчас поднималась в нем, на этот раз была направлена не на людей, а на слепое нечто, засевшее в туннеле и руководствовавшееся только животными инстинктами. Надо же было, чтобы такие уроды вытеснили людей с поверхности, заставили ютиться в подземке! Может быть, люди изменились бы к лучшему, хоть чуть-чуть, если бы им не было так трудно?

Что ж, пусть он жил, как придется, но умереть сумеет, как полагается. Впрочем, не так уж плохо он жил: ему везло, часто удавалось наесться досыта. Беспутная мать, сгинувшая через несколько лет после Катастрофы, оставила сыну в наследство звериное чутье и ловкость. А еще — ярость на эту бессмысленную жизнь, где никто никому не нужен. Васька точно знал, что нужен был разве что своей матери, да и то не очень. Но матери давно уже не было…

Теперь вся его ярость обратилась против засевшего в туннеле, как в раковине, безмозглого моллюска.

«Ты хочешь меня? Ты меня получишь. Но придется тебе усвоить — человека так просто не возьмешь».

И твари, засевшей в туннеле, пришлось-таки пережить пару неприятных минут. Уже убегая, Игорь услышал негромкий хлопок и, оглянувшись чуть ли не одновременно с этим, увидел забушевавший позади огонь. Раздался звук, похожий на возмущенный вздох, затем шипение. Игорь даже как будто уловил с содроганием запах горелого мяса. Теперь он был уверен — чертова масса на некоторое время забудет, как охотиться на двуногих. И еще мелькнула в голове подлая мыслишка: хороший был пистолет «Макаров», им бы он тоже не помешал, а теперь вот пропал… Но тут Игорь вдруг скорчился, и рыдание вырвалось из груди. Он опустился на пол и заплакал, а рядом сидел, обхватив голову руками, Профессор, и горько, надрывно скулила Марина, прижимая к себе девочку.

Они решили, что не станут подниматься на поверхность здесь. Кто знает, не притаилась ли в туннеле та же самая биомасса, которая, по слухам, находилась в Кремле? А может, то был какой-то другой мутант. В любом случае, проверять это никому не хотелось. Бродяги двинулись в обратный путь. И хотя теперь с ними не было Васьки, из-за раненой ноги которого им приходилось идти медленно, все четверо все равно еле ползли — сказывались усталость и переживания.

— Ну, и куда мы теперь? — спросил вдруг Профессор.

— Не знаю, — ответил Игорь. — Наверное, надо идти в другую сторону, к Цветному бульвару, а там либо к Сухаревской, либо к Проспекту Мира искать дорогу.

— Это далеко, — сказал Профессор.

— А что, у нас есть выбор? — поинтересовался Игорь.

— Тут рядом должна быть еще станция Кузнецкий мост, — сообщил Профессор. — Только я не знаю, сможем ли мы под землей до нее добраться, или на поверхность придется вылезать. Она в стороне немного находится, но довольно близко отсюда. Там вроде мастеровые живут. А с нее переход есть на Лубянку.

— Знаю, — буркнул Игорь. — И в каком это направлении?

Профессор ткнул рукой в правую стену туннеля.

— Надо искать проходы в ту сторону. Хотя если слева проход попадется, тоже неплохо — можем выйти в подземелья Большого театра, а они вроде бы сообщаются с туннелями метро. Есть шанс попасть на Красную линию.

— Только театра нам и не хватало, — буркнул Игорь. — Цирк уже был, музей я тоже видел и еле ноги оттуда унес. Воображаю, что творится теперь в театре — не сомневаюсь, можно получить незабываемые впечатления. Но, кажется, культурную программу я и так перевыполнил на несколько лет вперед.

— А я бы сейчас посмотрел балет, — с сожалением вздохнул Профессор. — «Лебединое озеро», например…

Где-то над ними была сейчас Театральная площадь. «Интересно, — подумал Профессор, — уцелел ли Большой и четверка коней наверху?» Он вспомнил массивную люстру, тяжелые складки занавеса, бархат и позолоту. В оркестровой яме настраивают инструменты музыканты, в зале рассаживается нарядная публика, негромко переговариваясь. Видение было таким отчетливым, что Северцев потряс головой. Все это в прошлом и никогда не вернется. Пышные костюмы актеров, роскошное убранство зала, великолепие под стать царскому дворцу. В Малом театре много лет подряд шла пьеса «Царь Федор Иоаннович», даже когда царей в Кремле уже давно не было, — это ли не мистика?

«Что там толковал этот парень про мертвого царя? Наверное, он прав — тени царей никогда и не покидали этого места, почему бы им и теперь не скитаться поблизости? А вот перед царем кривляется юродивый: „Дети отняли копеечку. Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича“. Ах, нет, это уже, кажется, из „Бориса Годунова“. Впрочем, какая теперь разница?.. „Нельзя молиться за царя Ирода — богородица не велит“. — Какая-то важная мысль мелькнула и пропала, зато застрял почему-то в голове царь Ирод в пышной пурпурной хламиде, с длинными седыми волосами, с крючковатым носом. Глядел подозрительно и свирепо. — При чем тут Ирод? Он тоже велел убивать детей. Васька недавно толковал об избиении младенцев, и вроде бы это было связано со станцией Полежаевская — или с какой-то соседней? Он еще говорил, что фашисты ищут одного ребенка. Что за ребенок, зачем он им?.. Как нелепо погиб Васька — плохо жил, глупо умер. Впрочем, он бы в любом случае плохо кончил…»

Профессор понял, что потерял мысль окончательно. Попытался восстановить ход своих рассуждений — почему-то это казалось важным. Сначала он думал, что никогда больше не побывает в театре. А ведь, казалось бы, какие невероятные декорации появились наверху теперь! Какие грандиозные спектакли можно было бы ставить, какие фильмы снимать на руинах! Мечта любого режиссера. Вот только со съемочным оборудованием теперь напряженка, да и вряд ли найдутся актеры-добровольцы, готовые в буквальном смысле умереть ради искусства.

Об этом он думал? Кажется, он вспоминал еще «Бориса Годунова». В Большом театре ставят пьесы из жизни царей, а с площади напротив неодобрительно взирает на все это памятник Карлу Марксу. Профессор захихикал, и Марина с изумлением посмотрела на него — она не видела в ситуации поводов для веселья. «Нет, все не то!» — подумал он. Мысль, казавшаяся важной, ускользнула окончательно.

А Игорь вспомнил одну старуху с Проспекта Маркса, которая рассказывала, что была когда-то в этом самом театре балериной, танцевала лебедя. Верилось в это с трудом — старуха была худая, но крепкая и жилистая, очень вредная и драчливая. Седые волосы расчесывала на прямой пробор, остричь отказывалась категорически, очень прямо держала спину. На лице у нее постоянно была боевая раскраска — она подкрашивала глаза и губы всем, что под руку попадалось, даже сажей за неимением лучшего. Игорь однажды слышал, как другая старуха сказала ей в спину: «Подумаешь! Была седьмым лебедем у пятого пруда, потом и вовсе выгнали, а строит из себя невесть что». Игоря заинтересовало больше всего упоминание про пятый пруд. Это каких же размеров был театр, если в нем столько всего помещалось? Не зря, видно, называли его Большим. И еще о чем-то шептались старухи, но то было уже из области баек, какие взрослому мужчине слушать не пристало. Но Игорь был уверен, что в подземельях театра их ничего хорошего не ждет. Он подумал про Ваську, который так никогда и не побывал в настоящем театре. Как и он сам, впрочем: Громов был слишком мал, когда верхнему миру пришел конец. А пьесы-агитки, которые ставились иногда на Красной линии, вряд ли были похожи на настоящий театр. По крайней мере, никаких танцующих лебедей в тех пьесах не подразумевалось, а все больше революционные солдаты и матросы да ударники труда…