Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

— Стой!

Метнувшись следом, я как-то упустил из виду, что теперь хромаю, и едва не улетел носом в притаившийся на обочине тропинки сизый морок, который разочарованно забулькал и отполз от греха подальше в сторонку. Но Аретейни, к счастью, остановилась и обернулась.

— Чего? Опасно?

— Какая сообразительность, – сквозь зубы процедил я, распрямляясь. Ее поведение уже не задевало, а начинало откровенно злить. В конце концов, чем же это, с позволения узнать, я заслужил подобное отношение?! Что я ей плохого-то сделал, а? Не подскажете? Уж не замечал, простите великодушно, за собой ни единого прецедента – а ее будто подменили! Ангел спрятал крылышки и обернулся волчонком – причем, для всех остальных оставаясь все тем же ангелом. Что ж, вывод здесь напрашивается только один. Да и боль начинала нервировать, и идиотский полет с досок, и не менее идиотское исчезновение чертовки Нэйси, и вечная манера остальных ждать от меня команд, ценных указаний и решения всех проблем – можно подумать, я им всем папочка! Сколько можно-то?!

Одним словом, моя хваленая начальством выдержка, собрав чемодан, хлопнула дверью и даже не попрощалась, а злость обрушилась на свою собственную первопричину, которая стояла сейчас в нескольких шагах от меня, сверкая глазами, словно дикая кошка. Только что не шипела и не мотала из стороны в сторону хвостом, за неимением такового. Я же, наплевав на все приличия, принялся хамить в ответ. Всем своим поведением. Надоело.

— Тебе русским языком сказано – не отходи от остальных ни на шаг, – зло чеканя слова, зашипел ваш рассказчик. – Куда тебя несет, позволь поинтересоваться?! Хочешь сдохнуть – вперед, я тебя не держу, дело хозяйское. Но изволь вспомнить про ответственность. Если ты считаешь, что своей смертью принесешь миру пользу – эта твоя единственная разумная мысль за все время нашего общения. К примеру, лично я буду несказанно счастлив, когда ты перестанешь спускать на меня всех собак. Скатертью дорожка. Но прежде повторяю для особо одаренных машинистов бронепоезда вопрос: в какой стороне искать эту чертову дуру? Доступно излагаю, надеюсь?.. Ну? Молчишь. Наконец-то. Женщина с отключаемой речью – высшее чудо генной инженерии! Когда я закончу тут строить из себя радиоприемник, будь так любезна, показать место на карте, или хотя бы направление, пока твари не отгрызли твои прекрасные пальчики. Хотя, чувствую, толку от этого не будет ровным счетом никакого.

Я, разумеется, прекрасно осознаю, что здорово было воспользоваться человеком и вышвырнуть как мусор – но вовсе не обязательно при этом орать и огрызаться в круглосуточном режиме. Достаточно будет просто игнорировать. Или объяснить по человечески. Ясно, что тебе плевать на все мои чувства вместе взятые, – это я понял прекрасно, и прошу тебя дальше не стараться. Не нужно. А если я тебя так раздражаю – что же, потерпи немного, во имя того хорошего, – как мне показалось, – что между нами было, специально ради твоего душевного равновесия, постараюсь сдохнуть в следующем же рейде! Уж можешь не беспокоиться, тянуть не стану!

Я вдруг обнаружил, что задыхаюсь, а последние слова перешли в громкую резкую чеканку. Я не видел, как Лесли за спиной рванулась, было, ко мне, как ее остановил Обрез, жестом велев не вмешиваться, не видел, но почувствовал их движения. Я почти перестал замечать друзей, да и весь окружающий мир вместе с ними. Как самый последний эгоист. Меня, вообще, занимала исключительно собственная боль, лезвие, тяжело и медленно режущее душу. В жизни бы не подумал, что это так больно.

В жизни бы не подумал, что смогу кого-нибудь любить!

К черту эти проклятые чувства! Я не поддамся эмоциям! Я ни за что в жизни, никогда, ни на секунду больше не поддамся чертовым проклятым эмоциям! Слышите – ни за что и никогда! Довольно!

Уж лучше смерть.

Все. Приехали. Конечная станция. Нет больше никаких чувств. Нет, и не будет.

Привет, ребята, я вернулся. Скучали без меня?.. А я без вас – нет. Мне на вас плевать. Весело, правда?.. Нет?.. А мне, вот, весело. Увидите того ублюдка, что временно занял мой разум – не убивайте ни в коем случае. Я хочу сам его придушить. Медленно. Медленно и старательно, как вот этот вот нож. Он только что того парня из меня вырезал – больно, но что ж поделаешь.

Ласточка – тьфу, то есть, Аретейни – молчала по-прежнему. И не двигалась. Взгляд остановился, кровь отхлынула от лица, сделав его совершенно белым, точно известка. Казалось, она даже не дышала. Я тоже молчал, отчего-то не отпуская ее взгляда, Обрез с Лесли вообще по-прежнему не подавали признаков жизни. Нож, наконец, завершил свою работу, покромсав чокнутую птичку в мелкий фарш и возвращая на законное место привычную пустоту. Вязкую, черную и холодную, как болотная вода. Все встало на свои места.

Только Ласточка – моя Ласточка – осталась. Но это уже неважно. Мне все равно.

Вранье, скажете?.. А вот, молчали бы вы лучше, дорогие товарищи.

Она медленно подняла руку, повернулась, указала в сторону завода. Рука не дрожала. Лицо оставалось бесстрастным. Затем поднялась обратно к городу, старательно обойдя меня стороной. Двигалась она будто бы с огромным трудом. Кивнула Лесли и Обрезу – и вдруг бросилась бегом, мгновенно растворившись в сумерках.

Вот и все. Я закурил сигарету, прикидывая расстояние до завода. Как бы лучше пройти?..

Прошуршали по камням шаги Обреза – он остановился прямо передо мной и несколько секунд просто смотрел.

Затем вдруг двинул мне ногой в солнечное сплетение.

Я будто очнулся.

Удар был такой силы, что должен был, казалось, в щепки разнести ребра, я пролетел добрых несколько метров прежде, чем впечататься в ржавый остов троллейбуса, который с треском проломился. Захрипел, неосознанно пытаясь снова вдохнуть, перевернулся набок, задыхаясь и невольно царапая ржавый металл, едва не захлебнулся собственной кровью.

Ты чего, Джонни?.. Почему я не успел среагировать вовремя?.. Я, как и Ласточка, отчего-то не мог двигаться…

Когда я более-менее пришел в себя и сумел выползти из троллейбуса, Обрез все так же курил, глядя на темные очертания Города впереди. Ага, а я теперь, видимо, брошу эту привычку…

— Скажешь, я не прав, – проговорил он, не обернувшись. Я сполз на землю, снова закашлявшись. Сплюнул кровь.

— Верно... – Голос звучал так, будто я вместо того, чтобы разговаривать, царапал бастардом троллейбус. – Почему ты меня не остановил?

Джонни резко развернулся, глядя на меня с нескрываемым раздражением.

— Да потому что тебе, кретину чертову, надо было высказать ей все, показать, как ты ее ненавидишь, устроить себе разрядку и послать ее к тварям. Иначе твои мозги никогда бы не включились! – Он сплюнул и снова отвернулся. Прибавил тише: – Она же только потому на тебя орала, что старалась заткнуть пострадавшую гордость. Хотела скрыть настоящие чувства. А ты так ничего и не понял. Вот за что мне иногда хочется тебя прибить, Селиванов, так это за твой чертов эгоцентризм. И ведь мозги-то у тебя работают. Почему они отказывают при первой же возможности кого-нибудь обидеть, если не секрет?