Захар Петров - Муос

Но однажды Игорь попал внутрь. В этот вечер дверь «маминой работы» была открыта. У входа стояли два охранника в черной форме. Обычно они находились за дверью и запирали ее изнутри. Сейчас оба вышли и ругались с каким-то рабочим, пытавшимся протолкнуть в дверь тележку. Тележка не лезла, и охранники благим матом орали на рабочего, потом вытолкали тележку и стали пинками прогонять бедолагу. Охранники привыкли к тому, что Игорь постоянно ошивается возле двери, и поэтому на него не обращали никакого внимания. В этот-то момент мальчик и проскользнул в коридор.

Он забежал в ближнюю комнату и увидел свою мать. Та была в белом халате, испачканном кровью. Мать и еще двое мужчин в таких же халатах склонились над почти голой и удивительно смуглой девочкой, привязанной к какому-то странному железному стулу. Девочка была лет шести. Ремни жестко притягивали ее к сиденью, не давая возможности пошевелиться. Выше уровня глаз черепная коробка девочки была срезана. На столике в лужице крови лежал верх черепа с пышной копной удивительно черных волос. Таких Игорь еще никогда не видел.

Девочка не могла кричать – у нее во рту торчал резиновый кляп, поверх которого шел еще один ремень, жестко вжимавший кляп в рот, а вместе с ним и прижимавший голову ребенка к подголовнику стула. Но девчушка, похоже, была в сознании. На окровавленном лице застыли ужас и невыносимая мука, глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит.

Девочка увидела Игорька и как-то встрепенулась. Мать повернула голову, побледнела и зло крикнула: «Пошел вон!». Игорь не мог пошевелиться. Мать резко вытерла окровавленные руки в перчатках о свой халат, подошла к Игорьку, схватила его за руку, вытолкнула из операционной и потащила по коридору. Оба охранника, прогнав рабочего, удовлетворенно возвращались к посту. Увидев Игорька с матерью, они перепугались. Мать вывела Игорька из коридора и сдержанно сказала: «Жди меня дома». Игорь побежал со всех ног. До него доносилось, как мама, его ласковая добрая мама, кричала на охранников такими словами, которых он от нее раньше никогда не слышал.

Мать вернулась с работы раньше обычного. Это была снова его любимая милая мама. Она пробралась в угол палатки, в которой сидел и трясся Игорь, и сунула ему в руку конфету (где она могла ее достать?). Потом обняла сына и ласково зашептала прямо на ухо:

– Игорек, сынок. Та девочка очень больная, она – злая. Она – чурка. Я хочу ее вылечить. Она выздоровеет и станет красивой доброй русской девочкой. Она будет как мы. Ведь твой папа погиб на войне ради того, чтобы все детки были русичами…

Игорь почти поверил – а что ему еще оставалось делать? Правда, встречать маму с работы он больше не ходил. И вообще на ту дверь старался не смотреть.

Через несколько лет, когда он оказался в Полисе, Игорь случайно услышал рассказ одного из ветеранов войны с фашистами. Тот утверждал, что фашистские медики проводили секретные эксперименты над детьми. Они создавали управляемых, сильных зомби – идеальных солдат будущей армии. В качестве материала использовались дети восточных национальностей. При осуществлении операций медики не тратились на наркоз. В заключение ветеран добавил:

– Главой их медчасти была женщина-хирург. Видел я ее мертвой, когда уже в расход пустили. Красивая была баба. Такая маленькая, хрупкая… Ну, никогда бы не поверил, что такая может намеренно детей калечить! А сколько умерло при этих операциях… Кстати, говорят, что фашисты, уходя со станции, упорно прикрывали медиков с их подопытными – так они важны для них были. А детки, которым эта фашистка мозги вправила, уже повырастали, небось. Не хотел бы с ними встретиться…

У Игоря мурашки побежали по коже. Его маму, действительно, убили. Однажды Полис внезапно напал на их станцию. Мать уже вернулась с работы и что-то читала в их палатке. Когда началась стрельба, она схватила пистолет и хотела выбежать наружу, но уже на выходе вскрикнула и ввалилась обратно, упав на спину. Продолжая держать одной рукой пистолет, второй она зажимала рану в животе. Подняв глаза на Игорька, мама что-то зашептала, но он не слышал или не понял от испуга.

В это время в палатку вбежал незнакомый военный с автоматом. Увидев пистолет в руке раненой женщины, он спокойно поднял ствол и выстрелил ей одиночным в голову. От наполнившего его ужаса Игорь потерял сознание.

Он пришел в себя, когда какой-то бородатый мужик тащил его за шиворот в сторону туннеля. Впереди такой же бородатый с перевязанной рукой и автоматом на груди преградил дорогу.

– Куда ты его?

– А что ты прикажешь со щенком фашистским делать? На фарш, разумеется! Мать его знаешь кем была?

– Значит, и ты – такой же! А ну оставь дитенка! Слышишь, чего говорю?! – раненый боец потянулся к автомату.

– Да хрен с тобой! Забирай! – И мальчик покатился под ноги заступника от сильного толчка в затылок.

Игоря Кудрявцева переправили на Боровицкую, где был устроен приют для детей, потерявших родителей. Здесь было несладко: сверстники быстро прознали, чьим сыном он был. «Фашистский ублюдок», «нацистская сука» – эти слова Игорьку то и дело приходилось слышать в свой адрес. Часто его жестоко избивали. Особенно свирепствовали те, чьи родители погибли от рук фашистов во время войны. Учителя формально пытались защитить Кудрявцева, но они и сами испытывали к мальчику неприязнь за его прошлое, как будто он был в чем-то виноват. У Игоря не было друзей. Девушки его сторонились, хотя он рос высоким, приятной наружности юношей. Они боялись стать «фашистскими подстилками».

После очередного избиения Игорь даже думал покончить с собой. Он украл нож, чтобы ночью перерезать себе вены, но сделать это не хватило духу. Паренек завыл, давясь рыданиями без слез. Он ненавидел себя, ненавидел свою покойную мать и проклятую жизнь, сделавшую его изгоем.

Лучшие воспитанники приюта обычно поступали в распоряжение браминов. У Игорька не то чтобы не было способностей к учебе. Он просто не видел смысла заниматься этим. Для того чтобы оградить от сверстников, да и просто избавиться от Игоря, воспитатели приюта в двенадцать лет отдали его в ученики радиомеханику.

Так получилось, что владеющих этой специальностью в метро можно было пересчитать по пальцам. Починка же раций сталкерам и восстановление телефонной связи оказались делом весьма нужным и постоянно востребованным. Работы у Степаныча было много, а сам он становился стар и в последнее время часто болел. Ему нужен был помощник, а заодно и кто-то, кто мог бы его заменить.

Игорь перебрался в палатку Степаныча, которая была одновременно его мастерской и домом. Угрюмый радиомеханик разговаривал очень редко и еще реже улыбался. Он так и не принял новую жизнь в Метро и все еще жил прошлым. Тот день, когда в ядерном пекле погибли его жена и двое детей, был для него последним реальным днем. Иногда мастер доставал три замусоленные фотокарточки, раскладывал их на полу, закрывал глаза и начинал качаться из стороны в сторону.