Сурен Цормудян - Наследие предков. Tod Mit Uns

– А тебя никто и не заставляет, – хрюкнул в смешке Марля, закручивая в кусок газеты сушеный желтый мох, который некоторые жители форта собирали с кирпичей у выхода на поверхность.

– Ни черта я не пойму логику этих фрицев. Это ведь лестница из ниоткуда в никуда. Зачем она? – продолжал бормотать Чел. Он навалился на ржавые скрипучие перила, склонился над бездной и плюнул в воду, глядя, как легкое волнение искажает отражение его худой, со впалыми щеками физиономии, обрамленной длинными грязными волосами.

– Эта вода, может, и нормальной была. И ее стоило проверить. Но после того, как ты в нее харкнул, она точно ни на что не годится, придурок чертов! – зло проговорил Крот.

– Чего ругаешься, начальник? – обиженно проскулил Чел и посмотрел на усевшегося «по-турецки» на каменном полу Марлю. Тот уже облизал самокрутку, чтобы не горела, а лишь тлела, и прикурил. Сделал большую затяжку и, зажав пальцами нос, блаженно закатил глаза.

– Эй, чувак! Дай дерну! – Чел лениво протянул худую слабую руку.

Марля, такой же болезненный худой человек двадцати с лишним лет отроду, с грязными и свалявшимися до стостояния дрэдов волосами под натянутой на самые брови шерстяной шапкой, некоторое время не реагировал, надув щеки, зажав губы и сжимая пальцами нос. Затем прокряхтел, закашлял и протянул желтый мох приятелю, оскалив в идиотской улыбке редкие желтые зубы.

– Да вы вообще охренели?! – воскликнул Диггер, поправляя на носу очки.

– Тихо, чувак. Сейчас мультики будут, – блаженно простонал Марля, раскачиваясь в своей позе.

Крот сплюнул и вернулся к своим изысканиям. Однако мешали мысли. На кой черт Самохин дал ему этих, с позволения сказать, помощников? Проку от них не было никакого. Наоборот. Они мешали. Доставали своей тупостью и необразованностью. Хотя… Чего уж от них ждать? Когда все медным тазом накрылось, они вроде даже в школу еще не ходили. Но все-таки, зачем они ему? Первое время Крот постоянно отвлекался, зная их тягу к желтому мху, который произрастал на старых фортовых кирпичах внешних стен после химических осадков. Все время следил, чтобы эти два обкурка никуда не свалились. Боялся за них, помня тот далекий, так и не стершийся во времени и в пепле всемирной катастрофы крик, мчащийся в глубокую шахту-ловушку. Да. Поначалу беспокоился. А теперь часто ловил себя на мысли, что было бы совсем неплохо, если кто-то из них грохнется в какой-нибудь колодец и пополнит списки жертв наследия Третьего рейха.

Понятно, что Самохин дал ему в помощь самых бесполезных в общине пятого форта людей. Комендант общины никогда не воспринимал всерьез исследования Диггера. Хотя… Уж кто-кто, а он, майор Самохин, как никто другой должен был понимать, чего стоят эти исследования. Ведь именно благодаря им были обнаружены не только места, где немцы выращивали неприхотливые и терпимые к подземелью растения, годящиеся в пищу, но даже подземный курятник с инкубатором. Все это, конечно, пришло в негодность еще очень давно, но кое-что удавалось теперь использовать. Так в форте появился дополнительный источник пищи, разнообразящий скудный рацион, основу которого составляли крысы да слизни. И уж конечно, Самохин должен был помнить, что если бы не Диггер-Крот, со своей фанатичной тягой к исследованиям подземелий, то остался бы майор там, на опушке леса, и был перемолот ударной волной. Как большинство из тех, кто занимался поиском пропавших школьников в последние дни цивилизации.

Саше Загорскому, которого теперь гораздо чаще величали Диггер или Крот и уже никогда и никто не назовет Гарри Потным, было больно вспоминать прошлое. И дело не столько в том, что тот ясный для Калининграда день стал днем страшного суда для всего мира. Ему было больно за те пять суток, проведенных во мраке. Он на пять суток дольше всех выживших на земле живет в этой сырой и темной агонии. А мог быть дома. С мамой. С отцом и бабулей. С собакой Лесси. Еще пять дней мог видеть их живыми. И умереть с ними в один миг. Но он ушел и пропал. Близкие наверняка выплакали все глаза, обивая пороги инстанций и прося найти пропавших детей. И так и не узнали, что их Саша жив. Единственный. А они все мертвы. И Хруст… И Русик… И Ленка… Мертвы. Да что там! Весь мир мертв. И он выбрался на несколько минут, обессиленный. Уставший и отчаявшийся. Всего на несколько минут. Он стал спасением для майора Самохина и его водителя. Для двух пожилых немцев и эмчеэсника, которые ринулись следом в указанную Загорским нору. Те немцы и спасатель давно уже умерли, но свою жизнь они продлили именно благодаря ему. А Самохин и его водитель Борщов живы по сей день. Сам же Александр все время завидовал тем, кто сгинул быстро, не успев ничего понять. Его переполняли боль и безысходность. И все, что заставляло Крота цепляться и жить, – его страсть. Нестерпимая страсть к тайнам той земли, того края, в котором он родился и вырос.

Даже задавая самому себе вопрос, откуда у него такое увлечение, он толком не мог ответить, что стало для него катализатором. Конечно, большинство подростков разных поколений от возникновения Калининградской области на прусской земле и до реквиема человечеству любили окунаться в тайны этих мистических, мрачных, овеянных легендами и страшными небылицами нацистов. Которых, несмотря ни на что, побили-таки русские – безо всякой чертовщины, а лишь своей воспетой в песне «яростью благородной». Но ведь мало кто знал столько, сколько Саша. В свое время Загорский перечитал все, что только можно было перечитать. Он не довольствовался одними только байками старших пацанов со двора, как это бывало часто. И эта страсть не угасла в нем и сейчас, когда, казалось бы, все прошлое уже стало не важно. Многие так думали, но только не он. Сейчас в форте было достаточно места и для большего количества людей, нашедших здесь убежище. Но что если бы известны были многие другие помещения, открытые им позже, еще до катастрофы? Сколько еще можно было укрыть здесь людей? Скольких можно было спасти? А что если существует мифический подземный город с заводами, машинами, линиями метро и даже аэродромом? Никто в это не верил. Никто, кроме него…

Александр достал из внутреннего кармана потрепанной военной куртки старую схему. Наследство от тех немцев, что помогали в поисках. Из складок схемы выпала фотокарточка, которую он всегда носил с собой. Крот быстро поднял ее и оглянулся на «помощников». Те уже сидели на краю парапета и тихо хихикали, не обращая на старшего никакого внимания. Загорский украдкой взглянул на фото. В центре – Руслан. Лицо затушевано черным маркером так, чтобы и намека на него не осталось. Слева от него – шестнадцатилетний Саша, серьезный, как и всегда. А справа к плечу Руслана прижимается она. Лена. Ленка Бергер. Русская немка, в которую он был тайно влюблен с первого класса… А может, эта страсть ко всему немецкому из-за нее?