Александр Афанасьев - СССР-2010

В одиночку пошел наверх, по дороге в одиночку можно, мин тут точно нет, а если кто-то и выскочит – с одним-двумя я точно справлюсь. Наверху у самой стоянки догорал прорвавшийся головной джип – там, скорее всего, тоже американцы. Либо из посольства в Загребе, либо еще откуда. Пахнет гарью, горелым мясом и покрышками – знакомый запах забитого каравана. Наверху последними угольками потрескивают выстрелы – контрольные.

Наверху встретил Моль, он же – старший прапорщик Малкин. Моя опора в отряде. Перевязан, но на ногах и лыбится. Значит, все нормально. Относительно, конечно, нормально по-настоящему в спецназе не бывает никогда.

– Что там?

– П…ц. Их там в основном доме как тараканов было.

– Потери?

– «Двухсотых» нет. Один «трехсотый» – Бивень.

– Кто?

– Ты его не знаешь. Из морпехов пришел, совсем зеленый.

Все правильно. В бою погибают и получают ранения, как правило, самые неподготовленные члены отряда…

– Сам как?

– Норм.

– А это – че?

– Зацепило немного. Ничего, ширнулся – нормально.

Б…

– Иди к Дюку. С ранеными закончит – пусть тобой займется. Ты мне нужен на ногах.

Дюк – наш медик. Причем настоящий… почти – у него семья медики, врач в третьем поколении. Он из Одессы…

Дом, который я видел только на спутниковых снимках, – теперь передо мной, с расхлестанными автоматным огнем окнами. Сербы взяли с собой крупнокалиберную винтовку Черная стрела – и подавили точки одна за другой, пуля просто проламывала стену и вместе с ней стрелка. Без этой винтовки было бы намного мрачнее.

У дверей встретил Девятку – старший лейтенант Хромов, из Ленинграда, кличка такая потому, что, вернувшись из Афгана, купил втридорога у перекупщиков «девятку», «ВАЗ-2109», причем в экспортном исполнении для Бельгии, и так и ездил на ней до сих пор. Если я вылечу из отряда или уйду на повышение – отряд примет он.

– Что там?

– П…ц, – нецензурно выругался он, – мясники конченые. На втором этаже…

– Цел?

– Да.

– Собирай людей и занимай оборону. Будут неприятности.

– Без вопросов. На дороге что?

– Собирай людей и занимай оборону, – повторил я.

– Есть.

Внутри на полу месиво из человеческой крови, растоптанных вещей, гильз… в общем, все, что и бывает при массовом и жестоком боестолкновении. Валяется оружие – до хрена его тут, трупы – их оттащили к лестнице, их пять – это только то, что я вижу. На столе Дюк занимается раненым…

– Дюк?

Он, не отвлекаясь, показал большой палец. Уже легче…

– Все компы, все носители информации собрать и в мешки! – громко отдаю очередной приказ. Терять ничего нельзя, обычный сотовый может быть бесценен.

Поднимаюсь на второй этаж. Кровь на лестнице (она, кстати, каменная), кровь на площадке, кровь в комнатах – везде кровь. Дом сложен так, что низ – из местного камня с цементом, а верх – легкий, деревянный, пуля только так прошибает.

– Кто?

– Кабан.

В большой комнате мебели совсем нет, пол застелен ковром, и на нем спальники, воняет бараниной, дерьмом, кровью. На стене – углем или краской метка – кибла, направление на Мекку. Трупы сложены в небрежный ряд у стены, все с разбитыми головами – контрольными стреляли. Крови натекло столько, что она собралась в общую лужу и медленно просачивается к двери. Тут же отдельно автоматы, сброшенные пустые магазины…

Семь человек. Спальников двенадцать. Нехреново тут устроились.

– В соседней…

Захожу в соседнюю. Тоже спальники, тоже нет мебели – только на стене распят человек. Стволом отодвигаю длинные волосы – это Юсеф. Его прибили гвоздями к стене, после чего начали медленно снимать кожу с ног. Афганцы, значит, тут афганцы. Для них это не проблема. Как-то раз, еще в первую командировку, они попытались запугать нас пленным, сделали «тюльпан» [20] Красный «тюльпан» – человека (чаще всего призывника) привязывают или прибивают к столбу, руками вверх, снимают кожу с живота и спины и заворачивают ее вверх, закрывая лицо. И оставляют так – чаще всего на пути движения колонн. Иногда таких вот «тюльпанов» находили еще живыми. Контрактники – в СССР в рамках военной реформы было введено ограниченное комплектование по контракту. Спецназ был контрактным целиком. . Я не буду говорить, что мы сделали в ответ – военная прокуратура работала и работает с неотвратимостью гильотины. Но скажу одно – больше духи нас пугать не пытались. Убивали – было дело. А мы – их. Но пугать – больше не пытались. Потому что дотумкали, мы – не призывники зеленые. И меряться с нами одним местом бессмысленно. Нет ничего такого, что мы не могли бы повторить и даже творчески усовершенствовать.

Гудят мухи… гудит в голове… медный привкус крови оседает на языке. Давненько такого не видел. Интересно, а американцы, которые сюда ехали, им это как? Мозг не жмет?

Ну, ладно…

Кровь уже почти ссохлась на полу черной лужей, рядом лежит нож, возможно, тот самый, каким это сделали. Небольшой, какой-то странный – не похож на восточные ножи. Поднимаю, смотрю… да, не восточный, карманный какой-то. Интересно, кто это рукастый такой?

На улице вспыхивает перестрелка, хлопает граната – и все обрывается. Бегу туда…

Спецназовцы – сербские – столпились около одного из домов. Милош тоже там.

– Что?

– Сам глянь.

Захожу. Дом, но чердака в нашем понимании у него нет. Мощные балки – вверху, в темноте. На столе – две отрезанные головы, смотрится это как-то… до дикого обыденно – лежат отрезанные головы и лежат. Еще одного распяли. Пульса уже нет, югославская форма залита кровью. Ему медленно резали живот.

Пленные. Или похищенные.

В горле комок, а где-то внутри холодным комом шевелится ненависть. Если бы я мог, я бы отдал приказ нажать на кнопку и покончить со всем разом. Нанести ядерный удар по всем крупным мусульманским городам. И больше этой проблемы не будет.

Тут были двое. Я подхожу ближе, смотрю. Один палач – вон, перчатки на руках в засохшей крови. Расстегиваю ширинку и мочусь на него – больше я ничего «хорошего» сделать не могу. Отдать бы на корм свиньям, да свиней нет. У нас, на базе в Джелалабаде – свиньи были. Их выпускали гулять по двору, и никто из афганцев к нашей базе не приближался. Корм у свиней тоже был – всегда. Иногда одного обещания посадить в загон к свиньям хватало.

А этот живой еще, раненый, но живой. Я так подозреваю – телохранитель, личник. У джихадистов – к амиру джамаата, и к ценным специалистам, например, к опытному пулеметчику, снайперу, тому, кто обучен на «Стингере» работать – приставляют охранников, иногда не одного…

Афганец, я это вижу. Не меньше тридцати, опытный. До тридцати в Афгане еще дожить надо. Смотрит исподлобья, думаю, он понял, кто я и что его ждет.