Дмитрий Манасыпов - Питерская Зона. Темный адреналин

Остаться один на один с чертовой сладкой сукой, так нежно любившей убивать и так ласково позволяющей надеяться на лучшее. Играть в ее игры, захватывающие до мокрых временами штанов, приходя в себя после сумасшедшего бега в местах, предназначенных совсем для другого. Считать патроны или искать глазами хотя бы что-то, позволяющее прожить больше на несколько ударов сердца.

Смотреть на серо-стальную однородную волну жесть-травы, от края до края, зовущую снова пройти прямо через нее. Добраться до почти недостижимого многим Невского, остановившись у Казанского и смотря на зеленый шар с фигурами, украшающими дом напротив, ощущать себя на краткий миг обычным человеком в странном прекрасном городе.

Коситься на сумасшедше скоростные колючие шары «перекати-поля», носящиеся за любыми живыми рядом с ними. Вздрагивать от неожиданного грая наглых черных ворон, ждущих свежей плоти в подарок от своей хозяйки. Спуститься к Петропавловке, остановившись у зелено-непроглядной воды, держа палец на спуске и пытаясь заметить хотя бы немного очарования, убитого Прорывом.

Идти через улицы, полные призраков прошлого, через колодцы старых дворов, так не похожих на прочие, говорящие ветром и памятью прошлого. Заходить в самые обычные бывшие магазины, полные давно пропавшего товара, смотреть на так и не дождавшиеся детских рук еще цветные яйца «киндер-сюрпризов» или на редкие икебаны умерших букетов, почему-то не опавшие прахом, не получившие тепла человеческих ладоней.

Да, Урфину нравилось ходить в город. Останавливаться у одних и тех же домов, возвращаться к тем же самым, что и в прошлый раз, перекресткам. Слушать, вдыхать, чувствовать неуловимое, колючими разрядами пробегающее по спине. Влекущее и заставляющее возвращаться. А что именно? Его не интересовало. Ему просто нравилось ходить за Периметр. И не только из-за денег.

Каждый ищет себя в разном. Кто-то становится пекарем. Кому-то на роду написано стать гайцом. Кого-то успокоит только кожаное кресло и посадочные талоны в бизнес-класс. О ком-то с придыханием, осуждающе и восхищенно, говорят полушепотом женщины с опухшими после ночи губами. Каждому свое.

Время следопытов, первооткрывателей и авантюристов прошло. Жалкие остатки пиратов, на хреновых моторках гоняющихся за сейнерами и сухогрузами, не в счет. Последние пионеры австралийского буша носят джи-пи-эс и даже ночью ищут дорогу по его подсказкам. Исследовать что-то неизведанное можно или участникам марсианской программы, включая старичка Маска, или подводным наемникам нефтяных корпораций, добирающихся почти до Марианской впадины.

Мир вокруг перестал иметь тайны. Его нагло и цинично раздели, поставили в разные позы и рассмотрели насквозь рентгеном, видеокамерами и стрингерами. Окажись в Лох-Нессе чудовище, оно давно бы подписало контракт с цирком Гагенбека. Найди в Тибете снежного человека – его уже продали бы престарелой нимфоманке Хилтон. Тайны мира умирали вместе с ежедневно пропадающими видами амазонских пернатых.

Урфин не желал жить в мире вокруг. Не хотел платить по счетам деньгами, вмещающимися в строчку электронного кода, и завтракать долбаной булкой с яйцом в «Макдаке». Там он предпочитал пить кофе.

Ему не хотелось вставать поутру и ехать в подземке на работу. Носить искуственные волокна костюма по дресс-коду и слушать поучительные голоса коучей. И даже соблюдать правила дорожного движения казалось пыткой для нормального человеческого мозга.

Зона дарила свободу.

А свобода всегда оплачивается не деньгами. За настоящую свободу платишь собой. Кровью, плотью, душой и сердцем. Свобода не продается.

Урфин шел вслед Баркасу, глядя на белые пятна разводов пота. Сколько литров выходило из них в каждом рейде? Сколько воды выпито из фляг, чтобы выйти кристалликами на ткани? Даже современная ткань не спасала, выпуская наружу. Есть с чего, просто так ничего не бывает.

Жесть-трава цеплялась за ноги, злющая и не отпускающая таких «своих» сталкеров. Да-да, родная, мы идем и уходим. На время. Скоро вернемся, не переживай. Урфин ухмылялся мыслям. И самому себе.

Только что они оставили за спиной троих людей, кому-то дорогих и любимых. Всех кто-то любит, у каждого подонка есть мама. Узнают ли родные про их смерть?

Разменная монета Зоны – жизнь бродяги. Бродяга делает что считает нужным. Но счет ему предъявляют без форы на любые обстоятельства. Почему погибли Гиены? Потому что считали себя лучше и выше, чем Урфин с Баркасом. Жалел ли он о них? О совсем молодых мужчинах, погибших ни за понюшку табака? Наверное, да. Душа черствеет, когда тебя пытаются убить из-за денег.

Периметр уже виднелся. Не сами столбы, вышки, проволока, растянутая «егоза» и внимательные черные зрачки станковых пулеметов «Сармат». Нифига. Периметр виднелся чуть более зеленой травой и настоящими деревьями. Самыми их верхушками, появляющимися из-за горизонта. И на душе у Урфина хриплый голос Арайи выводил Show no mersy, радуясь возвращению.

Только напоследок всегда нужно помнить о паре слов. Каждый говорит так, как хочет, вслух или про себя. Но говорит:

– До свидания, Зона. Я скоро вернусь.

За окном нудно шел дождь. Так нудно, что Урфину хотелось сразу нескольких вещей. Совершенно ему несвойственных.

Смотреть на дождь через окно, сидя в кресле.

Хлебать чай вприкуску с пряниками.

И слушать испанскую гитару.

А вот выбирать приходилось между стулом или лавкой, чай хлебать без пряников и… а вот музыки никто не предлагал. Окно, правда, было. И даже не особо грязное. За порядком у Сдобного следили.

Урфин покосился в сторону барных полок. Ну, выбор-то есть. Только надо оно? Неожиданно захотелось физкультуры и нормально выспаться. Пришлось силой воли подавить странные порывы. Силе воли удивительным образом подсобила половина сигары, оставшаяся с вчера.

Solyanka, как и обычно, шумела. Странного ничего, время-то вечер. Кто-то вернулся с ходки, кто-то проспался, кто-то просто приперся посидеть, потрындеть и людей послушать. Кто-то искал заказ, кто-то вынашивал хитрые планы разбогатеть по-быстрому. Таких, как правило, крайне быстро склевывали вороны в Зоне. М-да…

– Мистер Урфин не желает ли настоянного на орешках самогону, чистейшего, аки выделения младенца?

Дико́й был в своем репертуаре. Нес ерунду в полной уверенности, что говорит весьма важное.

– Не желает, – пробурчал Урфин. – Чего тебе? Взаймы не дам.

– Вот еще… – Дикой нахально приземлился рядом, придвинув свободный табурет.

Чума, вместе с Бесом и Пауком резавшийся в карты рядом, покосился на Дикого. Но пока вроде ничего не сказал. Но для Дикого куда важнее, что ничего не сделал. Ссориться с Чумой чревато. В смысле, что теми самыми свежими и горячими звиздюлями. Ящик с ними Чума распаковывал крайне быстро. Когда пребывал в хорошем настроении. Если же Чуме кто-то попадался под горячую руку в плохом… Урфин потер скулу и костяшки правой руки. Зубной имплант после годовалой уже стычки Чума ему оплатил. После вердикта суда присяжных в виде Сдобного, Полоскуна и случайно забредшего по старой памяти Лорда.