Александр Афанасьев - Экспедитор. Оттенки тьмы

– «Обязуюсь по возвращении в СССР работать на английскую разведку с целью освещения деятельности МГБ СССР. Полковник Исаев (Юстас)». Это что такое?! Чья подпись?! Чья бумага?! Английская бумага и ваша подпись!

– Вам же прекрасно известно, что это фальсификация Рата, так называемого Макгрегора, – ответил Исаев. – Я не очень понимаю, зачем вам обставляться фальшивками? Никто не знает, что я вернулся, шлепните без фальшивок – и концы в воду…

Мальков ответил с яростью:

– Тогда нам придется шлепать и вашу бабу! Вы же хотели с ней повидаться?! Помните немецкую пословицу: «Что знают двое, то знает и свинья»?! А какие у нас есть основания ее расстреливать?! Нет и не было! Тянет на ссылку!.. А сейчас придется выбивать решение на ее расстрел! – Он обернулся к Аркадию Аркадьевичу. – Все душеспасительные разговоры с ним кончать! Или в течение недели выбейте из него то, что надо, или готовьте материалы на Особое совещание, я проведу нужный приговор…

Резко поднявшись с кресла, Мальков пошел к двери; Аркадий Аркадьевич семенил следом, всем своим видом давая понять малость свою, растерянность и вину.

Обежав Малькова, Аркадий Аркадьевич распахнул дверь, и тут Исаев громко сказал:

– Деканозов, стойте!

Реакция Деканозова, называвшего себя Мальковым, была поразительной: он присел, словно заяц, выскочивший на стрелка.

– Выслушайте, что я вам скажу, – требовательно рубил Исаев. – И поручите так называемому Аркадию Аркадьевичу выключить микрофоны – для вашей же пользы: работая с Шелленбергом, я прослушивал часть ваших бесед с Герингом и Риббентропом, а также с Ниночкой.

Деканозов медленно выпрямился и коротко бросил Аркадию Аркадьевичу:

– В подвал, расстрелять немедленно, дело оформите потом. – И снова открыл дверь.

Исаев рассмеялся – искренне, без наигрыша:

– Мой расстрел означает и ваш расстрел, Деканозов, потому что моя одиссея, все то, что я знал, хранится в банке и будет опубликована, если я исчезну окончательно… Сядьте напротив меня, я вам кое-что расскажу – про Ниночку тоже…

– Молчать! – Деканозов сорвался на крик; кричать, видно, не умел, привык к тому, чтобы окружающие слышали его шепот, не то что слово. – Выбейте из него, – сказал он заметно побледневшему Аркадию Аркадьевичу, – все, что он знает! Где хранится его одиссея?! Принесите ее мне на стол. Срок – две недели. – И он снова распахнул дверь.

– Деканозов, – усмехнулся Максим Максимович, – возможно, вы выбьете из меня все, я не знаю, как пытают в том здании, где не осталось ни одного, кто начал работать в семнадцатом? Заранее обговорено, что рукопись вернут только в руки, в Лос-Анджелесе, один на один. И если мои друзья не получат моего приглашения – они, кстати, стали и нашими друзьями, ибо поверили мне, – и не проведут месяц у меня в гостях, в моем доме, – они опубликуют то, что я им доверил. Ключ от моего сейфа в банке у них, отдадут они его только мне – в присутствии адвоката и нотариуса… Моя подпись на любом письме, если вы заставите меня его написать, будет сигналом к началу их работы…

Хотите, чтобы я процитировал отрывок из вашей беседы с Герингом, которому вы передавали устное послание Сталина? Вы не учли, с кем имеете дело, Деканозов… Меня послали на смерть – к нацистам… И я уже умер, работая в их аппарате… Но там я научился так страховаться, как вам и не снилось… Вы ломали честных и наивных людей… А меня национальный социализм Гитлера научил быть змеем, просчитывать все возможности… Я не думал, что мне придется применять этот навык у своих… Отныне я не считаю вас своими… Я вас считаю партнерами… А теперь можете идти, я сказал то, что считал необходимым…

– Поднимите его к Комурову, – растерянно сказал Деканозов, отвернувшись от Аркадия Аркадьевича. – Я буду там…

Не знаю, есть ли где еще страна, и была ли где еще страна, где школу спецслужб прошли все. От мала до велика. Мы учились клясться и не верить в то, что клянемся, лгать и самим верить в свою ложь, слышать ложь с трибун и лгать самим. В тридцатые годы прошлого века – мы учились молчать и таить, в семидесятые – мы проворачивали целые спецоперации ради того, чтобы достать югославскую стенку или выжить соседа по коммунальной квартире. В девяностые – мы учились выживать в самом физическом, витальном смысле этого слова – и вот, как пел Виктор Цой, – мы пришли заявить о своих правах. Эта мразь – она бы меня замесила, да только у меня ствол, и я хоть и мирный экспедитор – при случае легко вмочу его первым, а снайперы доделают остальное.

Эта мразь с его навыками, жестокостью и полным отсутствием совести где-нибудь во Франции хозяйствовала бы на половине территории страны. А тут он такой же, как и все, в стране мудрых змиев, перепробовавших все яблоки со всех яблонь до единого. Он – не более чем еще одна мишень в снайперском прицеле. Человек, который рискует жизнью, так же как и все.

– Круто солишь.

– Так мне – хлебать.

– Про Камбарку много народа знает?

– Пока немного.

Бывший мент помолчал, претерпевая гнев. Эта мразь – не любит прогибаться даже по мелочам, я это знаю. Так что мстить мне потом будет с особой изощренностью. Но пока прогнуться приходится. Потому что дело. И тот факт, что он прогибается, сам по себе свидетельствует о масштабе ставок в игре.

– Я так понимаю, в Украине твой личный интерес есть.

– Оно так. Как ты правильно сказал – хватит работать на дядю.

– А в Камбарке?

Я помолчал.

– Там моего личного интереса нет. Что и плохо.

Мент снова помолчал.

– На что претендуешь?

– Три.

– Это до фига. Я столько не имею.

– Я вашего оборота не знаю.

– Давай так – сто.

– Сто – чего?

– Ну – долларов.

Я иронически поднял брови.

– Издеваешься. Я тебе не мальчик-колокольчик с площади динь-динь. Хочешь, кстати, понять, где вы прокололись?

– Ну?

– А на хрен было в Камбарку бронированный «Субурбан» тянуть? Что – крузером не обошлись бы?

– С..а.

Я просек еще одно – Забродин не их подчиненный, он в деле как равный, почему-то имеет возможность им диктовать. Скорее всего там тоже не дураки и понимали, что такую машину светить не стоит. Но Забродину вожжа под хвост попала – так иногда бывает. Вот и получили… то, что получили.

– Влад. Я вот чего скажу. Не надо идти на поводу у тех, кто вконец обурел, – усугубил я.

Бывший мент хрустнул пальцами.

– Сами разберемся.

– Ну, разбирайся. Давай так – поставь перед своими вопрос – если я с Забродиным порешаю, на что я смогу претендовать? Я не такой обуревший, края знаю. Мне тачкой сверкать не надо, я себе и так цену знаю. Не в казарме родился.

Забродин голоден – это его и погубит. Я таких людей знаю, они уязвимы. Это люди, которые родились на самых низах, в детстве недоедали – и теперь нажраться не могут. Им именно такая тачка нужна, именно для того, чтобы доказать самим себе, что они могут себе это позволить. На этом и сгорают…