Александр Михайловский - Императрица Ольга

А на войне, известно, как на войне. Там и убивают и берут в плен, и берут измором осажденные крепости, вынуждая их к капитуляции. И не всегда начавший войну, будучи уверен в своей силе, оказывается в ней победителем, бывает и наоборот, как это получилось с Японией. Пошедший по шерсть сам оказался стриженным. Также должна была закончиться и тайная война мировой финансовой аристократии против российского государства. Людям, сидящим на самой вершине финансовой пищевой цепочки и возомнившим себя неуязвимыми, придется вспомнить о том, что они (безотносительно к тому, какая у них национальность) тоже смертны, как и те кому они объявили войну. А на войне как на войне. Мы тоже можем взрывать их динамитом, расстреливать из снайперских винтовок и травить, как крыс, различными ядами. Не мы начали эту войну, мы только не имеем права ее проиграть, так как знаем, что сейчас стоит на кону.

Но только не все методы в этой войне одинаково хороши. То что в нашем прошлом практиковали германские нацисты, это такая ужасная мерзость, что о ней не стоит даже говорить, а не то что реализовать. И сторонников такого образа действий требуется прессовать с не меньшим энтузиазмом, чем деятелей эсеровской боевки, иначе это плохо кончится. А вот с чертой оседлости, напротив, требуется кончать, и как можно скорее. Те, против кого она была предназначена, давно ее уже преодолели и легализовались в столицах (Петербург, Москва, Киев) и по всей Руси Великой; зато для тех евреев, которые зарабатывают свои гроши честным трудом, эта черта оседлости остается непреодолимым барьером. Вот и идут такие вот Доры Бриллиант в юные террористки, как мотыльки, летящие на огонь, только затем, чтобы сломать государство, перекрывающее им выход из затхлой местечковой безысходности.

Оставить стоит только требование непременного крещения в православие при поступлении на государственную службу. И оставить в неприкосновенности наказание за льстивое (неискреннее) крещение – восемь лет каторги. Взамен отмены черты оседлости требуется ввести в уголовное законодательство понятие «этническая преступная группировка» и ужесточить наказание за казнокрадство, коррупцию и мошенничество в «особо крупных» случаях вплоть до высшей меры. А если мошенник, к примеру, удрал за пределы действия российских законов, то следует судить его заочно, и после вынесения приговора послать по его следу ликвидаторов, чтобы те привели приговор в исполнение, чтобы состояние «де факто» соответствовало положению «де юре».

Тем более что стоящие перед страной задачи упорядочивания экономической жизни и пресечения коррупции в национальном разрезе не решаются. Тут в каждой деревне сидит свой Тит Титыч, по крови чистокровный русак, по мироощущению и образу действий – свирепый мироед и душегуб. То, что из их односельчан не вытянули выкупные платежи, церковная десятина и прочие подати, эти Тит Титычи досасывают мелким ростовщичеством, ибо более половины семей не дотягивают со своим хлебом не то что до нового урожая, но даже до посевной. Взял весной на посев мешок пшеницы – осенью верни Тит Титычу три. Нет лошади, чтобы вспахать надел – возьми напрокат у Тит Титыча, да только осенью арендную плату опять же придется вернуть пшеничкой. Не хочешь – не бери, только и сеять тебе тогда тоже будет нечего, и пахать не на чем. А вы думаете, с чего раскулачивание при большевиках шло с таким кровавым азартом, причем большая часть этого азарта проявлялась даже не сверху, а снизу…

Для исправления положения необходим государственный подход, урезающий аппетиты ростовщиков и вводящий для малоимущих крестьян дешевые государственные кредиты в денежной и натуральной форме, а также прокат рабочих лошадей и сельхозинвентаря… Правда, при внедрении подобной программы коллективные Тит Титычи окажут ей ожесточенное сопротивление, вплоть до махровой уголовщины с поджогами и убийствами. Тут и к гадалке не ходи – будет все то же, что и в первые годы коллективизации (пусть и без классового подхода), ибо таким образом государство покусится на то, что, по мнению Тит Титычей, является их священной коровой. И разбираться с этими делами опять придется территориальным органам СИБ, которые еще предстоит создать…

Кстати, предварительный доклад на эту тему был прочитан государю-императору Николаю Александровичу, ибо невозможно допускать, чтобы в начале двадцатого века две трети российских подданных жили натуральным хозяйством, будто на дворе каменный век. Но тот, хоть и выслушал наши соображения весьма внимательно, в конце замахал руками. Нет, мол, нет и нет. И не уговаривайте. Тут дембель на носу, господа, а вы предлагаете вникать в такие серьезные проблемы. Вот станет Императрицей сестрица Ольга – ей и докладывайте. А я, мол, пас. В качестве дембельского аккорда и в ознаменование победы над супостатом Николая удалось уговорить только отменить выкупные платежи. Но тут уже на дыбы должен взвиться министр финансов Коковцев, ибо эти денежки, по копеечке собираемые с нищайшего населения, составляют значительную часть бюджета Российской империи, а график выкупных платежей рассчитан аж до 1932 года.

Вот так – победа победой и день вроде праздничный, а настроение тяжелое, будто в понедельник утром после бурной попойки накануне. Ведь крестьянский вопрос – он будет пострашнее японской войны, и с нахрапа его не решишь. А ведь и кроме него имеются задачи – скорейшее заселение русскими Дальнего Востока, борьба с коррупцией и высокородным кумовством, индустриализация, электрификация, а также необходимость иметь строго научный план, который увязывал бы все это в единое целое. Без этого все наши победы над Японией могут оказаться напрасными и никому не нужным действием; и – пусть не в семнадцатом, а в каком-то другом году – история опять сойдет с рельсов и понесется вскачь. Так что настоящая война за будущее России еще только начинается…

5 июля 1904 года, вечер. Царское Село, Александровский дворец.

Коммерческий директор АОЗТ «Белый Медведь» д.т.н. Лисовая Алла Викторовна.

Никогда раньше я не задумывалась о том, счастливый ли я человек. Особо несчастной себя не ощущала; жила, работала, имела любовников – словом, все было вполне себе стандартно, «как у всех». На прошлое никогда не оглядывалась, в омут с головой не бросалась, безумных поступков не совершала. Мне даже в голову не приходило переступить границы привычного, хорошо знакомого, встряхнуть свой уютный мирок, совершив нечто из ряда вон выходящее, нечто «экстремальное» – например, прыгнуть с парашютом, сделать ультракороткую стрижку или… без памяти влюбиться. Да, все перечисленное для меня стояло в одном ряду и относилось к разряду тех вещей, которые могут совершать другие, но только не я. Потому что мне и так хорошо. Хорошо – да, но вот счастлива ли я? А не задумывалась я над этим вопросом потому, что опасалась найти правильный ответ… Опасалась, что он лишит меня привычного покоя.